делает, то
на
этот
раз
почему-то кажется,
что он хлоп­нул по лафету тяжелой
пушки, и пушка на это
никак не вздрогнула.
-- А-а! -- догадывается
Курносый. Ему тоже весело,
и он смеется. -- А
потом уж мы туда -- козу, в последнюю оче­редь!
--
Дошло! -- орет Суворов.
Он просто не может не орать. Все мы тут --
крепко устали, нервные, -- это тебе не высоту брать.
-- Сравнил телятину с... -- обиделся Курносый.
Лобастый долго,
терпеливо, осторожно мнет
в толстых
пальцах каменную
"памирину",
смотрит
на
нее...
И
я
вдруг ужасаюсь
его
нечеловеческому
терпению,
выносливости. И понимаю, что это -- не
им одним
нажито,
такими
были его отец, дед... Это -- вековое.
Лобастый по привычке едва
заметным движением тронул
куртку, убедился,
что спички в кармане, встал, пошел в курилку. Я
-- за ним.
Посидеть с ним,
помолчать.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Как помирал старик
Старик с утра
начал маяться.
Мучительная слабость нава­лилась... Слаб
он был давно
уж, с месяц, но сегодня какая-то
особенная
слабость -- такая
тоска под сердцем, так нехоро­шо, хоть
плачь. Не то чтоб страшно сделалось,
а удивитель­но: такой
слабости никогда
не было. То казалось, что отня­лись
ноги... Пошевелит пальцами --
нет, шевелятся. То на­чинала
терпнуть
левая
рука, шевелил ею -- вроде ничего. Но какая слабость, Господи!..
До полудня
он терпел, ждал: может,
отпустит, может,
оживеет маленько
под сердцем
--
может, покурить захочется
или
попить.
Потом
понял:
это
смерть.
-- Мать...
А мать! -- позвал он старуху свою. -- Это...
по­мираю вить
я.
-- Господь с тобой! --
воскликнула старуха. -- Кого там выдумываешь-то
лежишь?
-- Сняла бы как-нибудь меня отсудова.
Шибко тяжко. -- Старик
лежал на
печке. -- Сними, ради Христа.
-- Одна-то я рази сниму. Сходить нешто за Егором?
-- Сходи. Он дома ли?
-- Даве крутился в ограде... Схожу.
Старуха оделась и вышла, впустив в избу белое морозное облако.
"Зимнее дело -- хлопотно помирать-то", -- подумал ста­рик.
Пришел Егор, соседский мужик.
-- Мороз,
язви ево!
-- сказал он. --
Погоди,
дядя
Степан, маленько
обогреюсь, тогда уж полезу к тебе. А то застужу. Тебе чего, хуже стало?
-- Совсем плохо, Егор. Помираю.
-- Ну, что ты уж сразу так!.. Не паникуй особо-то.
-- Паникуй не паникуй -- все. Шибко морозно-то?
--
Градусов
пятьдесят есть. -- Егор закурил. -- А снега на
полях
--
шиш. Сгребают тракторами, но кого там!
-- Может, подвалит ишо.
-- Теперь уж навряд ли. Ну, давай слезать будем...
Старуха взбила на
кровати подушку,
поправила перину.
Егор
встал
на
припечек, подсунул руки под старика.
-- Держись мне за шею-то... Вот так! Легкий-то какой стал!
-- Выхворался...
-- Прям как ребенок. У меня Колька тяжельше.
Старика положили на кровать, накрыли тулупом.
-- Может, папироску свернуть? -- предложил Егор.
-- Нет, неохота. Ах ты,
Господи, -- вздохнул старик, -- зимнее дело --
помирать-то...
-- Да брось ты! -- сказал Егор серьезно. -- Ты гони от се­бя эти мысли.
-- Он
пододвинул
табуретку к кровати,
сел. -- Меня
на фронте-то
вон как
задело! Тоже думал -- каюк. А доктор говорит: захочешь жить -- будешь
жить,
не захо­чешь --
не будешь. А я
и говорить-то не мог. Лежу и думаю: "Кто же
жить не хочет, чудак-человек?" Так что лежи и думай: "Буду жить!"
Старик слабо усмехнулся.
-- Дай разок курну, -- попросил он.
Егор дал. Старик затянулся и закашлялся. Долго кашлял...
-- Прохудился весь... Дым-то, однако, в брюхо прошел.
Егор хохотнул коротко.
-- А
где
шибко-то
болит?
--
спросила
старуха,
глядя
на
старика
жалостливо и почему-то недовольно.
-- Везде... Весь. Такая слабость, вроде всю кровь выцедили.
Помолчали все трое.
-- Ну, пойду
я,
дядя Степан, -- сказал Егор. -- Скотинешку попоить да
корма ей задать...
-- Иди.
-- Вечерком ишо зайду попроведую.
-- Заходи.
Егор ушел.
--
Слабость-то, она от
чего?
Не
ешь, вот
и ..далее