настолько
была
поражена,
что
по­началу
не
сообразила, что стоит перед посторонним челове­ком почти нагая.
Пашка ласково улыбнулся ей.
-- Испугалась?
Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке.
Не успел
он
подумать о чем-либо, как ощутил
на левой
щеке
сухую горячую
пощечину. И тотчас такую же -- на правой.
Потом некоторое время стояли друг против друга, смот­рели... У Насти от
гнева
расцвел
на щеках яркий румянец. Она была
поразительно красива в эту
минуту.
"Везет инженеру", -- невольно подумал Пашка.
-- Сейчас же убирайся отсюда! -- негромко приказала Настя.
Пашка понял, что она не будет кричать -- не из таких.
--
Побеседуем,
как
жельтмены,
-- заговорил Пашка, за­куривая. --
Я
могу, конечно, уйти, но
это банально. Это се­рость. -- Он
бросил спичку
в
окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что
Настя
возьмет
в руки
какой-нибудь
тяжелый
предмет
и
снова
пред­ложит
убираться.
От волнения
Пашка стал прохаживаться
по горнице --
от окна
к
столу и
обратно.
--
Я влюблен,
так. Это факт, а не
реклама. И я
одного
только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко
стать
Героем Социалистического Труда. Надо
только
сказать мне
об этом. И
все. Зачем же
тут
аплодисменты устраивать? Со­бирайся
и поедем
со
мной.
Будем жить
в городе. -- Пашка
остановился. Смотрел
на Настю
серьезно, не
мигая. Он лю­бил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил.
Она поняла это.
~ Какой же ты
дурак, парень, -- грустно и просто сказа­ла она. -- Чего
ты мелешь тут? -- Она села
на стул. -- Натво­рил делов и еще философствует,
ходит. Он
любит!.. -- Настя
странно как-то
заморгала,
отвернулась. Пашка
понял: запла­кала.
-- Ты любишь, а я, по-твоему,
не люблю? -- Настя рез­ко
повернулась к нему -- в глазах слезы.
Она была на редкость, на удивление красива. И тут Паш­ка понял: никогда
в жизни ему не
отвоевать ее. Всегда у
него
так: как что чуть посерьезнее,
поглубже -- так не его.
-- Чего ты плачешь?
--
Да потому, что вы только о себе
думаете... эгоисты не­счастные! Он
любит! -- Она вытерла слезы. -- Любишь, так уважай хоть немного, а не так...
-- Что же я такого сделал? В окно залез -- подумаешь! Ко всем лазят...
--
Не
в
окне дело.
Дураки вы все, вот
что. Тот дурак то­же... весь
высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался.
-- Как уезжать? Куда? -- Пашка понял, кто этот дурак.
-- Куда... Спроси его!
Пашка нахмурился.
-- На полном серьезе?
Настя опять вытерла ладошкой
слезы,
ничего не сказала. Пашке стало до
того жалко ее, что под сердцем заныло.
-- Собирайся! -- приказал он.
Настя вскинула на него удивленные глаза.
--
Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что
такое любовь
человеческая.
-- Сиди уж... не трепись!
--
Послушайте, вы!.. Молодая, интересная... --
Пашка приосанился.
--
Мне
можно съездить по
физиономии,
так?
Но слова вот
эти
дурацкие
я не
перевариваю. Что значит -- не трепись?
-- Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая...
-- Наплевать. Одевайся. На -- кофту! Пашка снял со
спинки стула кофту,
бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности.
Пашка опять заходил по горнице.
--
Из-за
чего
же
это
он
приревновал?
--
спросил
он
не
без
самодовольства.
-- Танцевали... ему сказал кто-то. Потом в кино шепта­лись. Он же дурак
набитый.
-- Что же ты не могла ему объяснить?
-- Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду.
Пашка остановился.
-- Считаю до трех: раз, два... А то целоваться полезу!
-- Я те полезу! Что ты ему скажешь?
-- Я знаю что!
-- А я к чему там?
-- Надо.
-- Да зачем?
-- Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка.
Настя надела кофту, туфли.
-- Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас... ..далее