ли
он со
складов?
Как вам
сказать... С
точки зрения
какого-нибудь
сопляка
с высшим юридическим образованием -- да, воро­вал, с
точки зрения
человека рассудительного, трезвого --
это
не воровство: брал
ровно столько, сколько требовалось, чтобы не испытывать ни в чем недостатка,
причем, если
учесть --
окинуть взором
-- сколько
добра прошло через
его
руки, то сама мысль о воровстве станет смешной. Разве
так
воруют! Он брал,
но
никогда не
забывался, никогда
не
по­казывал,
что живет лучше других.
Потому-то ни
один из этих, с
университетскими
значками, ни разу не поймал
его
за
руку. С совестью
Николай
Григорьевич
был
в
ладах:
она его
не
тревожила. И не потому, что
он был
бессовестный че­ловек,
нет, просто это
так
изначально
повелось:
при
чем
тут
совесть!
Сумей только
аккуратно
сделать, не психуй
и не жадничай
и не
будь идиотом,
а совесть --
это...
знаете... Ко­гда есть в загашнике, можно и про совесть поговорить, но все же
спится
тогда
спокойней, когда ты
все досконально продумал,
все
взвесил,
проверил, свел концы с концами -- тогда пусть у кого-нибудь другого
совесть
болит.
А
это
--
сверкать
голым задом
да
про совесть трещать, --
это,
знае­те, неумно.
Словом, все
было
хорошо и нормально. Николай Гри­горьевич прошел свою
тропку жизни почти всю. В минуту добрую, задумчивую
говорил себе: "Молодец:
и в тюрьме не сидел, и в войну не укокошили".
Но была одна странность у Николая Григорьевича, кото­рую он сам себе не
сумел
бы
объяснить, наверно,
если
б
да­же
захотел. Но
он и
не
хотел
объяснять и особенно не вду­мывался,
а подчинялся этой
прихоти
(надо
еще
понять, прихоть это или что другое), как многому в жизни подчи­нялся.
Вот что он делал последние лет пять-шесть.
В субботу, когда
работа кончалась,
когда дома, в
тепле, ждала
жена,
когда все в порядке и на душе хорошо и мирно,
он
выпивал стаканчик водки и
ехал
в трамвае на вокзал. Во­кзал в городе огромный, вечно
набит людьми. И
есть
там
ме­сто, где
курят, возле туалета. Там всегда
-- днем и ночью --
полно, дым
коромыслом, и галдеж стоит
непрерывный. Ту­да-то и шел прямиком
Николай Григорьевич. И там вступал в разговоры.
-- Мужики, -- прямо обращался он, -- кто из деревни?
Таких
всегда
было
много.
Они-то
в
основном
и
толклись
там
--
деревенские.
-- Ну?.. -- спрашивали его. -- А что тебе?
-- Хочу
деревню подобрать на жительство. Нигде, может, кто в курсе, не
требуются опытные складские работники? Я тридцать
четыре года проработал
в
этой системе... -- и Николай Григорьевич доверчиво, просто, с
удовольствием
и
подробно рассказывал, что он
сам
-- деревенский, давно
от­туда
уехал,
работал всю
жизнь на складах,
а теперь,
под ста­рость,
потянуло опять
в
деревню... И
тут-то начиналось. Его как-то сразу
прекрасно понимали с
его
тоской, соглаша­лись, что да, сколько по городам
ни околачивайся, а если ты
деревенский, то рано или поздно в деревню снова потянет. Начинали предлагать
деревни на
выбор. Николай
Григорь­евич
только
успевал записывать адреса. ..далее