жена, вот эта самая Леночка с опрятной головкой. Я подозреваю,
что
она давно все
понимает и сама тоже любит
Серегу.
Ей, такой
хо­рошенькой,
такой
милой
и слабенькой,
нельзя
не любить
Се­регу. У
них будет
все в
порядке. У
меня
же...
Меня, кажется, эти "шалые низовые ветерки"
в
гроб
загонят раньше време­ни. Я обязательно проморгаю что-то хорошее в жизни.
Вошел Серега.
-- Прошелся малость.
-- К тебе эта приходила. Просила, чтоб ты зашел к ней.
-- Кто?
-- Лена. Кто!
Серега побагровел от шеи до лба.
-- Зачем зайти?
-- Не знаю.
-- Ладно трепаться. -- Он спокойно (спокойно!) прошел к койке, прилег.
Я тоже спокойно говорю:
-- Как хочешь. -- И склоняюсь к
тетради.
Меня душит
злость. Все-таки
нельзя быть таким безнадежным идиотом. Это уже не застенчивость, а болезнь.
-- Дай закурить, -- чуть охрипшим голосом просит Серега.
-- Идиот!
Стало тихо.
--
Вот так же тихо, наверно, стало, когда Иисус сказал своим ученикам:
"Братцы, кто-то один из вас меня
пре­дал". -- Когда Сереге нечего говорить,
он шутит. Как прави­ло, невпопад и некстати. -- Дай закурить все-таки.
-- Дождешься ты,
Серега:
подвернется
какой-нибудь
вьюн с гитарой --
только и видел свою Леночку. Взвоешь потом.
Серега сел, обхватил себя руками. Долго молчал, глядя в пол.
-- Ты советуешь сходить к ней? -- тихо спросил он.
-- Конечно, Серега! --
Я прямо тронут его беспомощнос­тью. -- Конечно,
сходить. На закури и иди.
Серега встал, закурил и стал ходить по комнате.
-- Со стороны всегда легко советовать...
-- Баба! Трус! Ты же пропадешь так, Серега.
-- Ничего.
-- Иди к ней.
-- Сейчас пойду, чего ты привязался! Покурю -- и пойду.
-- Иди прямо с папироской. Женщинам нравится, когда при них курят. Я же
знаю... Я писатель как-никак.
-- Не говори
со мной, как с
дураком. Пусть в твоих рома­нах курят при
женщинах. Остряк!
-- Иди к ней, дура! Ведь упустишь девку. Сегодня воскре­сенье... Ничего
тут такого нет, если ты зашел к девушке. За­шел и зашел, и все.
-- Значит, она не просила, чтобы я зашел?
-- Просила.
Серега посмотрел на меня подозрительным тоскливым взглядом.
-- Я узнаю зайду.
-- Узнай.
Серега вышел.
Я стал смотреть в окно. Хороший парень Серега. И она тоже хорошая. Она,
конечно,
не талантливый
инженер, но... в
конце концов надо же
кому-то
и
помогать
талантливым
инженерам.
Оказалась
бы
она
талантливой женщиной,
развяза­ла
бы ему язык... Я представляю, как войдет сейчас к
ним в комнату
Серега. Поздоровается... и
ляпнет
что-нибудь
вроде той
шутки
с Иисусом.
Потом они выйдут на улицу
и пойдут в сад. Если бы
я описывал
эту сцену, я
бы,
конечно,
влепил сюда и
"шалый ветерок",
и шелест листьев. Ничего
же
этого нет! Есть, конечно, но не в этом дело. Просто идут
по
аллей­ке двое:
парень
и девушка. Парень на редкость длинный и
нескладный.
Он молчит. Она
тоже молчит, потому что
он
молчит. А он все молчит. Молчит, как проклятый.
Молчит, потому что у него отняли его логарифмы, кпд... Молчит, и все.
Потом девушка говорит:
-- Пойдем на речку, Сережа.
-- М-м. -- Значит, да.
Пришли
к
речке, остановились. И
опять молчат.
Речечка течет себе по
песочечку,
пташки разные чирикают... Теп­лынь.
В рощице у
воды
настоялся
крепкий
тополиный
дух.
И
стоят два
счастливейших на
земле
человека
и
томятся. Ждут чего-то.
Потом девушка заглянула парню в глаза, в самое сердце, обняла за шею...
прильнула...
--
Дай
же
я
поцелую
тебя!
Терпения
никакого
нет,
жердь ты
моя
бессловесная.
Меня эта картина начинает волновать. Я хожу по комна­те, засунув руки в
карманы,
радуюсь.
Я вижу,
как Серега от счастья ошалело
вытаращил глаза,
неумело,
неловко
прижал
к
себе
худенького, теплого
родного человека ..далее