Гуляли
Яковлевы
всегда
шумно,
всегда
с драками:
то
братаны
сцепятся, то зять с тестем, то
кумо­вья -- по старинке -- засопят
друг
на
друга.
Это
все знали; что-то
было и
на
этот раз, но не
так
звонко
--
поустали, вид­но, и Яковлевы.
Сам Борис Яковлев
крепок на вино:
может выпить мно­го, а не качнется,
не раздерет сдуру рубаху на себе. Не все­гда и поймешь, что он
пьян; только
когда
приглядишься, видно -- глаза потемнели, сузились, и в них точно вызов
ка­кой, точно он хочет сказать: "Ну?"
Был он и на этот раз такой.
В доме
у него еще
шумели, а
он, нарядный, пошел к новому клубу:
там
собралась молодежь,
даже и постарше то­же пришли -- ждали: дело воскресное,
из района должна приехать бригада художественной самодеятельности, а вме­сте
с районными хотели выступить и местные -- ну, ждали, может, интересно будет.
Яковлев подошел к клубу, пооглядывался... Закурил, сунул руки в карманы
брюк и продолжал с усмешечкой
раз­глядывать
народ.
Может, он ждал,
что к
нему
радостно
по­дойдут
погодки его
или
кто
постарше --
догадаются
с
при­ездом поздравить; у Яковлева деньги на этот случай были в кармане: пошли
бы выпили. Но что-то никто
не
подходил; Яковлев
тискал в кулаке в кармане
деньги
и, похоже,
злил­ся
и презирал
всех.
Наверно,
он чувствовал, что
торчит он тут весьма нелепо: один, чужой всем, стоит, перекидывает из угла в
угол рта папиросину и ждет чего-то, непонятно че­го. Самодеятельность эту он
глубоко
имел
в виду, он хотел показать всем, какой
он
--
нарядный, даже
шикарный, сколько (немало!)
заколачивает
в городе, может запросто угостить
водкой...
Еще
он хотел
бы
рассказать, что
имеет
в городе --
один!
--
однокомнатную квартиру в новом доме, что бригадира своего на стройке он тоже
имеет в
виду,
сам себе хозяин
(он сварщик), что тишина
эта сельская
ему
как-то...
не того, не очень --
по ушам бьет, он привык к шу­му и к высоте.
Наверно, он
хотел
вскользь
как-нибудь,
между
прочим, между
стопками
в
чайной,
хотел
бы все это рассказать,
это вообще-то понятно... Но никто не
подходил. Погодков что-то не видно,
постарше
которые...
Черт
их
зна­ет,
может, ждали, что он сам подойдет; некоторых Яковлев узнавал, но тоже не шел
к ним. А чего бы
не подойти-то? Нет, он
лучше будет стоять презирать всех,
но не подой­дет -- это уж... такого мама родила. В его сторону взгляды­вали,
может, даже говорили о нем... Яковлев
все это болез­ненно чувствовал, но не
двигался с
места. Сплюнул одну "казбечину", полез за другой.
Он
смотрел и
смотрел
на
лю­дишек, особенно
на
молодых
ребят
и девушек... Сколько их
расплодилось! Конечно, все образованные, начитанные, остроумные... а хоть бы
у кого
трояк лишний
в кармане! Нет же ни шиша, а стоя-ат,
разговоры ведут
разные, басят,
соп­ляки, похохатывают...
Яковлев
жалел, что пришел
сюда,
лучше бы опять к
своим
горлопанам
домой, но не мог
уж теперь сдвинуться:
слишком долго мозолил глаза тут всем. И он упорно стоял, ненавидел всех... и
видом своим показы­вал, как ему смешно и дико видеть, что они собрались тут,
как
бараны,
и
ждут,
когда
приедет
самодеятельность.
Вся
радость
--
самодеятельность!
Одни
дураки ногами
дрыгают,
другие -- радуются. "Ну
и
житуха! -- вполне отчетливо, яс­но, с брезгливостью думал Яковлев. -- Всякой
дешевизне рады... Как
была деревня, так и осталась, чуть
одеваться ..далее