хочет, чтобы человек напоследок с болью насытился ею. И ушел.
И уходят.
И тихим
медленным звоном, как звенят теплые
удила
усталых
коней, отдают шаги уходящих. Хорошо, мучи­тельно хорошо было жить. Не уходил
бы!
Шагал по мокрой дороге седой старик. Шагал покосить травы коровенке.
Деревня
осталась
позади
за
буграми. Место,
куда
направ­лялся
он,
называлось кучугуры. Это такая огромная всхол­мленная
долина
-- предгорье.
Выйдешь на следующий
бу­гор -- видно всю
долину.
А долину с
трех
сторон
обступили молчаливые горы. Вольный зеленый край. Здесь издавна бы­ли покосы.
На
"лбах"
и "гривах"
травы --
коню по
брюхо.
Внизу --
согры, там
прохладно, в чащобе
пахнет
прелым. Там бьют из
земли, из ржавой,
жирной,
светлые
студеные ключи. И вкус­на та
вода! Тянет посидеть там; сумрачно, и
зябко,
и грустно почему-то, и одиноко. Конечно, есть
люди, которым
не все
равно: есть ты или нет... Но ведь... что же? Тут сам не пой­мешь: зачем дана
была эта непосильная красота? Что с ней было делать?.. Ведь чего и жалко-то:
прошел мимо -- торо­пился, не глядел.
А выйдешь на свет --
и
уж жалко своей же грусти, кажет­ся, вот только
вошло в душу что-то предрассветно-тихое,
нежное; но возрадуешься, понесешь,
чтобы
и
впредь тоже радоваться, и --
нет, думы всякие сбивают,
забываешь
радо­ваться.
Выше поднималось солнце.
Туманы
поднялись и рассея­лись. Легко парила
земля. Испарина не застила свет, она как будто отнимала
его от земли и тоже
уносила вверх.
Листья
на
березах
в околках пообсохли, но еще берегли умытую молодую
нежность
-- жарко
блестели.
Огромную
ти­шину
утра
тонко
просвистывали
невидимые птицы.
Все теплей становится. Тепло стекает с косогоров в вол­глые еще долины;
земля одуряюще пахнет обилием зеленых своих сил.
Старик
прибавил шагу.
Но не так,
чтобы
уже
в ходьбе
ус­тать.
Сил
оставалось мало, приходится жалеть.
Он ходил, ездил
по этой дороге много -- всю жизнь. Знал каждый поворот
ее, знал, где приотпустить коня, а где при­держать, чтобы и он тоже в охотку
с
утра не растратился, а потом работал бы вполсилы. Теперь коня не было. Он
по­мнил всех своих коней, какие у него перебыли за жизнь, мог бы рассказать,
если бы кому-нибудь захотелось
слушать,
про
характер и
привычки каждого.
Особенно жалко последнего:
он
не продал
его,
не
обменял,
не украли его
цыгане -- он издох под хозяином.
Было
это
в
тридцать третьем году. Старик
(тогда
еще
не старик,
а
справный мужик
Анисим
Квасов
--
Анисимка звали его)
был
уже в колхозе,
работал объездным на полях. Случился тогда большой голод. Ели лебеду, варили
крапиву, травились
зимовалым
зерном, которое подметали вениками
на токах.
Ждали нового
урожая; надо
было еще
прожить
лето. Вся надежда
на
коров:
молоком отпаивали опухших детей.
И вот
как-то,
в
покос
тоже, пастух
деревенский, слабый
мужичонка,
совсем
ослаб,
гоняясь за
коровами,
упал
без
сознания. Сколько
он
там
пролежал, Бог
его знает, говорил
потом -- долго. Коровы тем временем зашли
на клевер... Поздно вечером
пригнал он их в деревню,
раздувшихся, закричал
первым встречным: "Спасайте,
они клевера
обожрались!"
Что тут началось!..
Бабы
завыли, мужики всполошились, схватили
бичи и стали
гонять
коров
по ..далее