было
выходить:
по
вагону
шел
проводник
и
поторапливал
замешкавшихся пассажиров.
Володя вышел на перрон. Огляделся... И прошмыгнул в
вокзал. Сел там
в
уголок на чемодан
и стал ждать. Эта Лари­са уедет, наверно, одним из первых
автобусов, она девка шустрая.
А они потом еще будут,
автобусы-то, много. И
все почти
идут через
его село.
Черт с
ней,
с
этой
Ларисой!..
Мо­жет,
расскажет, а может, и не расскажет. Зато он все равно дома. И уж не так было
больно,
как
вчера вечером. Ну, что же уж тут
такого?.. Стыдно только. Ну,
может,
пройдет
как-нибудь,
Володя
выглянул
в
окно
на
привокзальную
площадь...
И
сразу
увидел
Ларису:
она
стояла поодаль от
ав­тобусов --
высматривала Володю
среди
людей,
идущих с
перрона. Володя
сел
опять на
чемодан.
Вот же противная девка, стоит, ждет! Ничего, подождешь-подождешь и
уе­дешь -- домой-то охота. Но ведь какая настырная -- стоит, ждет!
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
В воскресенье мать-старушка...
А были у него хорошие
времена.
В
войну. Он ходил по
де­ревне,
пел.
Водила его Матрена Кондакова, сухая, на ред­кость выносливая баба,
жадная и
крикливая. Он называл ее -- супружница.
Обычно
он
садился
на крыльцо
сельмага,
вынимал из мешка
двухрядку
русского строя,
долго
и
основательно
уст­раивал ее на коленях, поправлял
ремень на плече... Он был, конечно, артист. Он интриговал слушателей, он
их
готовил к действу. Он
был
спокоен. Незрячие глаза его (он
был
слепой
от
роду) "смотрели"
куда-то далеко-далеко. Наблюдать за ним
в эту минуту было
интересно.
Матрена
малость
портила торжественную
картину
--
суетилась,
выставляла
на
крыльце алюминиевую
кружку для денег,
зачем-то надевала на
себя цветастую кашемировую шаль, которая совсем была не к лицу ей, немолодой
уж... Но на нее не обращали внимания. Смотрели
на Ганю. Ждали. Он негромко,
сдержанно
про­кашливался,
чуть
склонял
голову
и,
продолжая
"смотреть"
куда-то в даль, одному ему ведомую, начинал...
Песен
он
знал
много. И
все они
были -- про войну, про
тюрьму, про
сироток, про
скитальцев...
Знал он
и "божественные",
но за
этим следили
"сельсоветские".
А если никого
из
"сельсоветских"
близко
не
было,
его
просили:
-- Гань, про безноженьку.
Ганя пел про безноженьку (девочку), которая просит лас­кового Боженьку,
чтоб он приделал
ей ноженьки. Ну
-- хоть во сне, хоть только чтоб
узнать,
как ходят на ноженьках...
Бабы плакали.
Матрена
тоже
вытирала
слезы
концом
кашемировой
шали.
Может,
притворялась, Бог ее знает. Она была хитрая.
Пел
Ганя про
"сибулонцев"
(заключенных сибирских
ла­герей)
--
как
одному удалось сбежать;
только он
сбежать-то сбежал, а
куда
теперь -- не
знает, потому что жена его, курва, сошлась без него с другим.
Пел про "синенький, скромный платочек"...
Слушали затаив дыхание. Пел Ганя ..далее