устал. Не
го­тов, так
сказать.
--
Хэх!.. Да
разве ж
когда
наживесся? Кому
охота в
ее,
ма­тушку,
ложиться.
-- Есть же самоубийцы...
-- Это
хворые. Бывает:
надорвется человек, с виду вроде ничего ишо, а
снутри -- не жилец. Пристал.
-- И не додумал чего-то...
А сам понимаю, глупо: что
от­пущено
было,
давно все
додумал.
-- Городской
помолчал.
-- Жалко
покоя
вот
этого...
Суетился много. Но место надо ус­тупать. А?
-- Надо. Хэх!.. Надо.
-- А так бы и пристроился где-нибудь, чтобы и забыли про тебя, и так бы
лет
двести!
А?
--
Старик засмеялся весело.
Что-то опять до беспокойства
знакомое проскользнуло в нем -- в смехе. -- Чтоб так и осталось все. А?
-- Надоест, поди.
-- Да вот все никак не надоест!
-- А ты зараньше-то не думай про ее --
не будешь стра­шиться. А придет
-- ну придет... Сколько там похвораешь! В неделю люди сворачиваются.
-- Да...
--
Ты вот вперед загадываешь, а я беспречь назад огляды­ваюсь
-- тоже
плохо. Расстройство одно.
-- Вспоминаешь?
-- Но.
-- Это хорошо.
-- Хорошо, а все душу тревожишь. Зачем?
-- Нет, это хорошо. Что же вспоминается? Детство?
-- Больше -- детство.
-- Расскажи чего-нибудь! Хулиганили?
-- Брат у
меня был, Гринька, тот
прокуда
был.
-- Анисим
улыбнулся,
вспомнив. --
Откуда чего бралось!.. И на
войне-то, наверно,
вперед других
выскочил...
-- Что же он
вытворял? -- живо
заинтересовался
город­ской старик. --
Расскажи-ка... Пожалуйста, пока отдыхаешь.
-- Хэх!.. -- Анисим покачал
головой, долго молчал. -- Шельма был. Один
раз
поймал нас у себя в огороде
сосед наш, Егор Чалышев, ну -- выпорол. За
дело, конечно: не па­кости. Арбузишки-то зеленые
ишо, мы их больше портили,
чем ели.
Ночью-то
не видно:
об
коленку его
--
куснешь,
зе­леный
-- в
сторону.
Да. Выпорол
с
сердцем.
Потом
ишо отец
добавил. Гриньку злость
взяла. И чево придумал: взял пузырь свинячий -- свинью тогда как раз резали,
-- растер его в золе... Знаешь, как пузыри-то делают?
-- Знаю.
-- Вот. Высушил, надул, нарисовал на ем морду
страшен­ную... -- Анисим
засмеялся.
-- Где он такую
харю видал?.. Ну, дождались мы ночи, подкрались
тихонько к
Егору
на
крыль­цо, привязали
за веревочку
к
верхнему косяку
пузырь тот... Утром Егор
открыл дверь-то -- на улицу выходит, -- а ему прям
в
лицо харя-то
эта
глянула... Мужик чуть в штаны не наворотил.
Захлопнул
дверь да в избу. Да давай в трубу орать: "Караул! У меня черт на крыльце!"
Городской старик громко захохотал. До слез досмеялся.
-- Трухнул мужичок. А? Ха-ха!..
-- Да, так Егора потом и звали: "Егорка, черт на крыль­це!" А раз -- мы
уж побольше были -- на покосе тоже...
Миколай
Рогодин -- хитрый был мужик,
охотник до чужого
-- и говорит вечером: "Гринька, --
говорит, -- подседлай
какого-нибудь коня, хошь
моева, дуй в деревню, насшибай кур у ко­го-нибудь.
Курятинки охота".
Гринька не долго думая
под­седлал коня
-- и в
деревню.
Через недолго
время
привозит
пяток
кур с
открученными головами.
Мы все
радешеньки. Заварили
их тут
же... Ну
и умели в
охотку. А
Миколай ел
да
прихваливал: молодец, мол,
Гринька! А Гринька ему: "Ешь, дядя Миколай! Ешь,
как своих".
Оба старика от души посмеялись. Городской закурил.
-- Поматерился же он потом!.. А што сделаешь? -- сам послал.
-- Да... -- Городской старик вытер глаза. Задумался.
Долго
молчали,
думая каждый
свое. А жизнь
за
шалашом
все звенела,
накалялась, все отрешеннее и непостижимее об­нажала свою красу под солнцем.
-- Ну, пойду с Богом... -- сказал Анисим. -- Маленько вроде схлынуло.
-- Жарко еще...
-- Ничего.
-- Корову-то обязательно надо держать?
-- Как же?
Анисим взял
литовку, подернул ее бруском. Поглядел на ряды кошенины --
неплохо с утра помахал. А городской ..далее