табуреткой
по голове
-- единственный
способ сказать хаму, что
он сде­лал
нехорошо. Но возню тут, в палате, с ним никто не соби­рается затевать. Он бы
с
удовольствием
затеял.
Один
преж­девременный старичок, осведомитель
по
склонности
души, пошел
к сестре
и рассказал,
что "пацан с веселой душой"
за­ставил
Борю съесть сигарету. Сестра нашла "пацана" и
ста­ла отчитывать.
"Пацан" обругал ее матом. Сестра --
к вра­чу. Распоряжение
врача: выписать
за нарушение режима.
"Пацан" уходил из больницы, когда все были во дворе.
-- До
свиданья,
урки с мыльного завода!
-- громко
по­прощался он. И
засмеялся.
Не знаю, не стану
утверждать, но, по-моему, наши
самые далекие
предки очень много смеялись.
Больница наша
-- за городом, до автобуса идти
километ­ра
два леском.
Четверо,
кто
полегче
на
ногу
и
понадежней в
плечах, поднялись и пошли
наперерез "пацану с веселой душой".
Через
минут
двадцать они
вернулись, слегка
драные,
но довольные. У
одного надолго, наверно, зажмурился левый глаз.
Четверо негромко делились впечатлениями.
-- Здоровый!..
-- Орал?
--
Матерился. Права качать начал, рубашку на себе
по­рвал, доказывал,
что он блатной.
На крыльце появляется Боря
и к кому-то опять бросает­ся
с
протянутой
рукой.
-- Пиве-ет!
-- Пивет, Боря, пивет.
-- А мама пидет?
-- Пидет, пидет.
Жарко. Хоть
бы маленький ветерок, хоть бы как-нибудь расколыхать
этот
душный покой... Скорей бы отсюда -- ку­да-нибудь!
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Даешь сердце!
Дня за три до
Нового года,
глухой
морозной ночью, в селе Николаевке,
качнув
стылую
тишину,
гулко
ахнули
два
выстрела.
Раз
за
разом... Из
крупнокалиберного ружья. И кто-то крикнул:
-- Даешь сердце!
Эхо выстрелов долго гуляло над селом. Залаяли собаки.
Утром выяснилось: стрелял ветфельдшер Александр Иванович Козулин.
Ветфельдшер
Козулин жил
в этом селе всего
полгода. Но
даже когда он
только появился,
он
не вызвал у николаевцев
никакого к
себе интереса. На
редкость
незаметный
человек.
Лет
пятидесяти,
полный,
рыхлый...
Ходил,
однако, скоро. И смотрел вниз.
Торопливо здоровался и тотчас опускал глаза.
Разговаривал
мало, тихо,
неразборчиво
и все как будто
чего-то
стыдился.
Точно знал про
людей
какую-то тайну и боялся, что выдаст
себя, если будет
смотреть им в
глаза.
Не из
страха за себя, а
из стыда и деликатности. Он
даже
бабам не понравился,
хоть они уважают мужиков трезвых и тихих. Еще не
нравилось,
что
он --
одинок.
Почему одинок, никто не знал, но только это
нехорошо -- в пятьдесят лет ни семьи, никого.
И вот

этот-то человек выскочил за
полночь из дома и дважды саданул из
ружья в небо. И закричал про сердце.
Недоумевали.
В
полдень
на
ветучасток
к
Козулину
приехал
грузный,
с
красным,
обветренным лицом участковый милиционер.
-- Здравствуй, товарищ Козулин!
Козулин удивленно посмотрел на милиционера.
-- Здравствуйте.
-- Надо будет... это... проехать в сельсовет. Протокол составить.
Козулин виновато поискал что-то глазами на полу.
-- Какой протокол? Для чего?
-- Что?
-- Протокол-то зачем? Я не понял.
-- Стреляли вчера? Вернее, ночью.
-- Стрелял.
--
Вот
надо
протокол
составить. ..далее