Мужчина вздохнул всей
грудью...
Отбежал в сторону, со­рвал
несколько
пыльных теплых цветков, догнал телегу, по­дал цветы женщине. Та приняла их с
благодарной улыбкой.
--
Кукушкины
слезки
называются, -- сказала
она, береж­но
складывая
цветы
в
букетик. -- Нету
ей своего
гнездышка, она
плачет. Где
слезинка
упадет, там цветок вырастет.
-- Нравятся?
-- Художник прыгнул на телегу.
Прыгая, задел
рукой сгиб
колена женщины, метнул в ее сторону бы­стрый взгляд...
Женщина поправила
юбку
и продолжала складывать бу­кетик. На
короткое
мгновение в
глазах художника встала картина: здоровая, красивая,
спокойная
женщина бережно
складывает маленький букет из нежно-голубых скорбных цветов
-- кукушкины слезки. Но властное сильное чувство, как горячая волна, окатило
его с
головой...
Картина пропала. Все в мире,
вокруг, представилось вдруг
ярким, скоропрехо­дящим, смертным.
-- Вообще что жизнь? -- громко заговорил
он. -- Все кончится -- и все!
-- Он
глядел на женщину
-- ждал,
что
она
поймет
его. --
Ну сделаем мы
какое-то
свое дело,
то
есть
бу­дем
стараться!..
-- Художник
досадливо
поморщился -- слова были глупые, мелкие. -- Черт возьми!.. Ты понимаешь?
Ну
сделаем
-- ну и что? А всю жизнь будем себя за горло дер­жать! Такие
уж...
невозможно хорошие мы,
такие
уж... А
по­смотри -- лес, степь, небо... Все
истомилось!
Красотища! Любить надо, и все! Любить, и все! Все
остальное --
муть.
-- Он
как
будто
спорил
с кем,
доказывал --
говорил
запальчиво,
взмахивал рукой... И смотрел на женщину. Ждал.
Она внимательно слушала. Она хотела понять. Мужчина тронул ее за руку.
-- Ну, что смотришь? Не
понимаешь
меня?
-- Положил руку на ее мягкое
плечо, хотел привлечь к себе.
Женщина резко вывернула плечо, в упор,
до обидного спокойно, просто --
как по лицу ударила -- глянула на него. Сказала чужим резким голосом:
-- Понимаю. -- И отвернулась.
Художник отдернул руку -- точно обжегся... Растерянно улыбнулся.
--
О!..
О, какие мы!
--
Помолчал, глядя на женщину, по­том
сердито
сказал: -- Поживем... и нас не будет. И все. Во­обще к черту все! -- устало,
с тихой злобой добавил он. Под­нял ноги
на телегу, лег
и
уткнулся лицом в
пахучую траву.
Долго ехали так.
Звякала
в передке телеги железка. Фыркал Гнедко. В ле­су,
пронизанном
низким солнцем, звенели хоры птиц. Нечто огромное, светлое, мягко
ступая по
травам, шагало по земле.
Женщина раза два оборачивалась назад, смотрела на своего попутчика. Тот
не шевелился. На узкой спине
его,
под дорогой
шелковой
рубашкой, торчали
острые лопатки. Около уха, на виске, трепетно пульсировала голубая жилка.
-- Сколько времени сейчас? -- спросила женщина.
Мужчина сел, глядя вперед, на дорогу, тихо сказал:
--
Вы это...
извините
меня.
Наговорил я тут, самому тош­но.
--
Он
нахмурился, ослабил галстук, глянул
на женщину... Она тоже смотрела на него
внимательно, точно изучала.
-- Ничего,
-- сказала она, и
уголки губ ее дрогнули в насмешливой, но
какой-то
очень
доброй, необидной улыбке.
-- И лес, и
поле
-- все
в ход
пошло?
Мужчина тоже смущенно улыбнулся.
-- В том-то и дело -- философия сразу нашлась! -- Он провел
ладонью по
лицу. -- Как ворованного хлеба поел.
-- Шибко-то не казнись. Все вы... только дай волю.
Мужчина достал портсигар, закурил. Обхватил длинны­ми руками голенастые
ноги
и
задумался. У
него был
вид не­приятно изумленного
и
подавленного
человека.
-- Все?
-- А то?..
-- Да нет, не все, конечно. Долго нам еще ехать?
-- Километра два.
-- Не все... зря ты так, -- повторил мужчина.
Женщина ничего на это не сказала.
Лес кончился. Дорога пошла полем, в хлебах.
Тихо опускался
вечер.
По земле
разлилась
мягкая задум­чивая грусть.
Ударили первые перепела.
Мужчина курил, смотрел на четкий, правильный про­филь женской головы.
-- Хорошая ты, -- вдруг сказал он просто. -- Тебя как зовут?
-- Нина. ..далее