нас, грешных.
...В
Лидиной
комнате
тихо
забулькал
радиоприемник
-- Лида
искала
музыку.
Ей было грустно.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Мечты
Как-то зашел я в гостиничный ресторан -- подкрепить­ся. Сел. Жду.
Подходит официант...
Опрятный,
курносый, с лицом,
которые забываются
тут же. Впрочем, у этого в глазах
было некое презрение, когда он слушал. Он
слушал
и
чуть
кивал
головой.
И
в
глазах его,
круглых, терпеливых,
я
обнаружил презрение. Это и остановило мое внимание на его скучном лице...
И
я без труда узнал человека.
Лет двадцать
пять назад
мы с
ним работали на
одной стройке, жили
в
общежитии в
одной комнате.
Было нам по
шестнадцать
лет,
мы
приехали из
деревни, а так как город нас обоих крепко припугнул, придавил, то и стали мы
вроде друзья.
Работали... А потом нас
тянуло куда-нибудь, где
потише.
На кладбище.
Это странно, что мы туда наладились, но так. Мы там мечтали. Не помню, о чем
я тогда мечтал, а выду­мывать теперь тогдашние мечты -- лень. Тогда бы, в то
вре­мя, если бы кто
спросил, наверно, соврал бы --
что-нибудь про летчиков
бы, моряков: я был скрытный, к тому же умел врать. А теперь забыл... Всерьез
захотел вспомнить --
о
чем же все-таки мечталось?
-- и
не
могу.
Забыл.
Помню, смот­рел
тогда фильм "Молодая гвардия", и мне очень понравил­ся Олег
Кошевой, и хотелось тоже с кем-нибудь тайно бо­роться. До того доходило, что
иду, бывало, по улице и так с головой влезу
в эту "тайную борьбу", что мне,
правда казалось, что за мной следят, и я оглядывался на перекрестках. И даже
делал это мастерски --
никто не замечал. Но едва ли я рассказывал про такую
мечту. Да
и
не
мечта это была, а иг­ра, что ли,
какая-то.
Как
про
это
расскажешь.
А
он рассказывал. Он мечтал быть официантом. Я хоро­шо
помню,
как он
азартно напирал и шлепал губами про то, как официанты хорошо живут,
богато.
Он был тогда
губо­шлеп,
а
потом,
как стал,
видно,
официантом,
то губы
подоб­рал, сдержанный стал, вежливый.
Только что это за пре­зрение у него в
круглых глазах?
Никакого
презрения тогда
не намечалось,
наоборот,
дурак
дураком был, простодуш­ный и
до смешного доверчивый. Даже я
учил его, чтоб
он не был таким доверчивым.
Меня не удивляло, что он хочет быть официантом. Я, на­верно, думал: "Ну
и будь!" Не отговаривал.
Даже, наверно, гордился
потихоньку, что сам
я не
хочу
быть официантом, даже когда голодали. Но это теперь легко сказать, что
-- гор­дился, а гордился
ли -- не
помню. Однако хорошо помню, что он хотел
быть
официантом. Я только то и помню: клад­бище калужское, и
что он
очень
хотел быть официантом.
Кладбище было старое, купеческое.
На нем, наверно, уже не хоронили. Во
всяком
случае,
ни разу
мы не
наткну­лись на
похороны. Каких-то старушек
видели
--
сидели на
скамеечках старушки.
Тишина... Сказать,
чтоб
мысли
ка­кие-нибудь
грустные
в
голову
лезли, -- нет. Или
думалось: вот,
жили
люди... Нет.
Самому
жить хотелось, действовать, может, бог даст, в офицеры
выйти. Скулила душа, тоскова­ла: работу свою на стройке я ненавидел. Мы были
с
ним
раз­норабочими,
гоняли
нас
туда-сюда,
обижали
часто.
Особен­но
почему-то нехорошо
возбуждало всех, что мы -- только что из
деревни, хоть,
как
я теперь понимаю,
сами
они, многие, -- в
недалеком
прошлом
-- тоже
пришли
из ..далее