вко­лачивала каблучками в гроб свою
калеку-жизнь, а сама, как
птица, била крыльями -- чтоб отлететь.
Много она
вкладывала в пляску. Она даже красивой вдруг сделалась, родной и милой...
Егор,
когда Люсьен подступала
к нему,
начинал тоже и
работал только
ногами. Руки заложены за спину, ничего
вро­де особенного, не
прыгал козлом
-- а тоже хорошо. Хорошо
у них выходило. Таилось
что-то за этой пляской --
неизжитое, незабытое.
--
Вот
какой минуты ждала моя многострадальная
душа,
-- сказал Егор
вполне серьезно. Такой, верно, ждалась ему же­ланная воля.
-- Подожди, Егорушка, я еще не так успокою
твою ду­шу, -- откликнулась
Люсьен. -- Ах как я ее успокою! И сама успокоюсь.
-- Успокой, Люсьен. А то она плачет.
-- Успокою. Я прижму ее к
сердцу, голубку, скажу ей: "Устала? Милая...
милая... добрая... Устала".
-- Смотри,
не клюнула
бы
эта
голубка,
--
встрял
в этот
деланный
разговор Губошлеп. -- А то клюнет.
-- Нет, она не
злая, -- серьезно сказал Егор, не глядя на Губошлепа. И
жесткость
легла тенью на его доброе лицо. Но плясать они не
перестали, они
плясали. На них хотелось
без конца смотреть,
и
молодые люди
смотрели,
с
какой-то трево­гой смотрели, жадно, как
будто
заколачивалась
в гроб некая
отвратительная часть
и их жизни тоже -- можно потом
выйти на белый свет, а
там -- весна.
-- Она устала в клетке, -- сказала Люсьен нежно.
-- Она плачет, -- сказал Егор. -- Нужен праздник.
-- По темечку ее... Прутиком, -- сказал Губошлеп. -- Она успокоится.
-- Какие люди, Егорушка! А? -- воскликнула Люсьен. -- Какие злые!
--
Ну, на злых,
Люсьен, мы
сами
--
волки.
Но душа-то,
душа-то...
Плачет.
-- Успокоим, Егорушка, успокоим. Я же волшебница, я все
чары свои пущу
в ход...
--
Из голубей похлебка хорошая,
-- сказал ехидный Гу­бошлеп. Весь он,
худой как
нож, собранный, страшный сво­ей молодой ненужностью, весь он ушел
в свои глаза. Глаза горели злобой.
-- Нет, она плачет! -- остервенело сказал Егор. -- Плачет! Тесно ей там
-- плачет! -- Он рванул рубаху... И стал против Губошлепа. Гитары смолкли. И
смолк перепляс волшебницы Люсьен.
Губошлеп держал уже руку в кармане.
-- Опять ты за старое, Горе? -- спросил он, удовлетво­ренный.
-- Я
тебе, наверно,
последний раз говорю, -- спокойно тоже
и
устало
сказал Егор, застегивая рубаху. -- Не тронь меня за
болячку... Когда-нибудь
ты не успеешь сунуть руку в карман. Я тебе сказал.
-- Я слышал.
-- Эх-х!.. -- огорчилась Люсьен. -- Скука... Опять покой­ники, кровь...
Бр-р... Налей-ка мне шампанского, дружок.
Зазвонил телефон. Про него как-то забыли все.
Бульдог
кинулся
к
аппарату, схватил
трубку... Поднес
к уху, и
она
обожгла его. Он бросил ее на рычажки.
Первым
вскочил с места Губошлеп. Он был стремитель­ный человек. Но все
же он был спокоен.
-- Сгорели, -- коротко и ужасно сказал Бульдог.
-- По
одному -- кто куда,
--
скомандовал Губошлеп. -- Веером. На две
недели все умерли. Время!
Стали исчезать по
одному. Исчезать они, как видно, умели. Никто ничего
не спрашивал.
-- Ни одной пары! -- еще сказал Губошлеп. --
Сбор у Иванова. Не раньше
десяти дней.
Егор сел к столу, налил фужер шампанского, выпил.
-- Ты что, Горе? -- спросил Губошлеп.
-- Я?..
-- Егор помедлил в задумчивости.
-- Я, кажется, действительно
займусь сельским хозяйством.
Люсьен и Губошлеп стояли над ним в недоумении.
-- Каким сельским хозяйством?
-- Уходить надо, чего ты сел?! -- встряхнула его Люсьен.
Егор очнулся. Встал.
-- Уходить? Опять уходить... Когда же я буду приходить, граждане? А где
мой славный ящичек?.. А, вот он. Обязатель­но надо уходить? Может...
-- Что ты! Через десять минут здесь будут. Наверно, вы­следили.
Люсьен пошла к выходу.
Егор двинулся было за ней, но Губошлеп мягко остано­вил его за плечо. И
мягко сказал:
-- Не надо. Погорим. Мы скоро все увидимся...
-- А ты с ней пойдешь? -- прямо спросил Егор.
-- Нет,
-- твердо и, похоже, честно сказал Губошлеп. --
Иди! -- резко
крикнул он Люсьен, которая задержалась в дверях.
Люсьен недобро глянула на Губошлепа и вышла.
--
Отдохни где-нибудь,
-- сказал Губошлеп,
наливая
в два фужера. --
Отдохни,
дружок, -- хоть к Кольке
Королю, хоть
к
Ваньке Самыкину, у него
уголок хороший. А меня прости за... сегодняшнее. Но... Горе ты мое, Горе, ты
же мне тоже на болячку жмешь, только не замечаешь. Давай. Со
встречей. И --
до свиданья пока. Не горюй. Гроши есть?
-- Есть. Мне там собрали...
-- А то могу подкинуть.
-- Давай, -- передумал Егор.
Губошлеп вытащил из кармана и дал сколько-то Егору. Пачку. ..далее