тут...
пейзажем
полюбуюсь.
-- Ну, смотри. -- И директор ушел.
А Егор стал любоваться пейзажем.
Посмотрел
вокруг. Подошел к березке,
потрогал ее.
--
Что? Начинаешь
слегка
зеленеть?
Скоро
уж,
скоро...
Оденешься.
Надоело голой-то стоять? Ишь ты какая... Скоро нарядная будешь.
Из избушки вышел дед-пасечник.
-- А что не зайдешь-то? -- крикнул Егору с крыльца. -- Иди чайку стакан
выпей!
-- Спасибо, батя! Не хочу.
-- Ну, гляди. -- И дед ушел.
Вскоре вышел и директор. Дед провожал его.
-- Заезжайте почаще, -- приветливо говорил дед. -- Чай, по дороге. То и
дело ездите туг.
-- Спасибо, отец, спасибо. Поехали.
Поехали.
-- Вот...
--
сказал
директор,
устраивая
какой-то сверто­чек
между
сиденьями. -- Есть вещество такое -- прополис, пчелиный клей, иначе.
-- Язву желудка лечит?
-- Да. Что, болел? -- повернулся директор.
-- Нет, слыхал просто.
-- Да. Вот один человек заболел, надо помочь: хороший человек.
-- Говорят, здорово помогает.
-- Да, говорят, помогает.
Впереди показалась деревня.
-- Меня ссадишь у клуба,
--
сказал
директор, --
а
сам
съездишь
в
Сосновку -- здесь, семь километров: привезешь
бригадира Савельева. Если нет
дома, спроси, где он, найди.
Егор кивнул.
Ссадил у клуба директора и уехал.
К клубу сходились мужики, женщины,
парни, девушки. И люди пожилые тоже
подходили.
Готовилось
какое-то
со­брание.
Директора окружили, он
что-то
говорил и был опять очень уверен и доволен.
Молодые люди отбились в
сторонку, и там
тоже шел оживленный разговор.
Часто смеялись.
Старики курили у штакетника.
На
фасаде
клуба висели большие плакаты. Все походило
на
праздник, к
которому люди привыкли.
Клуб был новый, недавно выстроенный: возле фундамен­та еще лежала груда
кирпичей и стоял старый кузов самосва­ла с застывшим цементом.
Егор привез бригадира Савельева и пошел искать дирек­тора. Ему сказали,
что директор уже в клубе, на сцене, за сто­лом президиума.
Егор прошел через зал, где рассаживались рабочие совхо­за,
поднялся на
сцену и подошел сзади к директору.
Директор
разговаривал
с
каким-то
широкоплечим
чело­веком,
тряс
бумажкой. Егор тронул его за рукав.
-- Владимирыч...
-- А? А-а. Привез? Хорошо, иди.
--
Нет... -- Егор позвал директора в сторонку и, когда они отошли, где
их не могли слышать, сказал: -- Вы сами умеете на машине?
-- Умею. А что такое?
-- Я больше не могу.
Доехайте сами -- не
могу больше. И ничего мне
с
собой не поделать, я знаю.
-- Да что такое? Заболел, что ли?
-- Не могу возить. Я согласен: я дурак, несознательный, отсталый... Зэк
несчастный, но
не могу. У
меня такое ощуще­ние, что я вроде все время
вам
улыбаюсь.
Я лучше
буду на самосвале. На тракторе!
Ладно? Не
обижайся. Ты
мужик хо­роший, но... Вот мне уже сейчас плохо -- я пойду.
И Егор
быстро
пошел вон со сцены. И пока шел через зал, терзался, что
наговорил директору много слов. Тарато­рил, как... Извинялся, что
ли? А что
извиняться-то? Не мо­гу -- и все. Нет, пошел объяснять, пошел выкладываться,
не­сознательность свою
пялить...
Тьфу! Горько было Егору. Так помаленьку и
угодником станешь. Пойдешь
в
глаза загляды­вать... Тьфу!
Нет,
очень
это
горько.
А
директор, пока
Егор шел
через зал, смотрел
вслед ему -- он не все
понял, то есть он ничего не понял.
Егор шел обратно перелеском.
Вышел
на
полянку, прошел полянку
--
опять начался
ле­сок,
погуще,
покрепче.
Потом он спустился в ложок -- там ручеек журчит. Егор
остановился
над
ним.
-- Ну надо же! -- сказал он.
Постоял-постоял, перепрыгнул ручеек, взошел на приго­рок...
А там
открылась глазам березовая рощица, целая боль­шая семья выбежала
навстречу и остановилась.
-- Ух ты!.. -- сказал Егор.
И вошел в рощицу.
Походил среди березок... Снял с себя
галстук, надел одной --
особенно
красивой, особенно белой и стройной. Потом увидел рядом высокий пенек, надел
на него свою шляпу. Отошел и полюбовался со стороны.
--
Ка-кие ..далее