-- обиженно сказал Егор и сел. -- Ну,
ешьте,
ешьте,
все наесться никак не могут. Все бы ели, ели!..
Некоторые
-- совестливые -- отложили вилки, смотрели с
недоумением на
Егора.
-- Да ешьте, ешьте! Чего вы?..
-- Ты бы и сам поел тоже, а то захмелеешь.
-- Не захмелею. Ешьте.
--
Ну, язви тебя-то! -- громко возмутился один лысый мужик. -- Что
же
ты, пригласил,
а теперь
попрекаешь? Я,
на­пример,
не
могу без закуси, я
моментально под стол полезу. Мне же неинтересно так. И никому неинтересно, я
думаю.
-- Ну и ешьте!
А
в это время в деревне мать с отцом допрашивали Любу. Ее, бедную, все
допрашивали и допрашивали.
-- Ну а чего же, военкомат на ночь-то не
запирается, что ли? -- хотела
понять старуха.
Люба и сама терялась в догадках. И верилось ей, и
не
ве­рилось с этим
военкоматом. Но
ведь она же сама говорила с Егором, сама слышала его голос,
и
какие он
слова говорил... Она и
теперь
еще
все
разговаривала
с
ним
мысленно. "Ну, Егор, с тобой не соскучишься. Что же у тебя на уме, парень?"
-- Любк?
-- Ну?
-- Какой же военкомат? Все на ночь запирается, ты чо!
-- Нет, наверно, если он говорит, что ночует там...
-- Да он наговорит, только развесь уши.
--
Я думаю
так, -- решил старик,
-- ему сказали:
явиться
завтра
к
восьми
часам. Точь-в-точь -- там люди военные.
И
он подумал, что лучше уж
заночевать, чем утром опять переться туда.
-- Да он
же и говорит! -- обрадовалась
Люба, -- Ночую, говорит, здесь
на диване...
-- Да все учериждения на ночь запираются! -- стояла на
своем
старуха.
-- Вы чо? Как это
его там одного на
ночь оставют?
А
он возьмет да печать
украдет...
-- Ну, мама!..
И старик тоже скосоротился на такую глупость.
-- На кой она ему черт нужна, печать?
-- Да я к слову говорю! Сразу "мама"! Слова не дадут ска­зать.
Егор налаживал хор из "развратников".
--
Мы с тобой будем заводить, -- тормошил
он лысого
мужика, -- а вы,
как я махну, будете петь "бом-бом". Пошли:
Вечерний зво-он,
Вечерний зво-он...
Егор махнул, но группа "бом-бом" не поняла.
-- Ну, чего вы?! Я же сказал: как махну, так "бом-бом".
-- Дак ты махнул, а сам поешь...
-- Наступай!
Я
от
того и
завыл, что вроде слышу, как
на колокольне
бьют. Тоска меня берет по родине... И я запел потихоньку. А вы свое: "бом-м,
бом-м". Вы и знать не знаете, как я здесь тоскую, -- это не ваше дело.
--
Вроде в тюрьме человек сидит
-- тоскует, -- подсказал Михайлыч. --
Или в плену где-нибудь.
-- В плену какие церкви? -- возразили на это.
--
Как
же? У них же там тоже церкви есть. Не такие,
ко­нечно, но все
одно -- церква, с колоколом. Верно же, Георгий?
-- Да пошли вы!.. Только болтать умеете, --
вконец рас­сердился
Егор.
-- Во-от начнут говорить! И говорят, и гово­рят... Чего вы так слова любите?
Что за понос такой словес­ный?!
-- Ну, давай. Ты не расстраивайся.
-- Да как же не расстраиваться? Говоришь вам, а вы... Ну, пошли:
Вечерний зво-он,
Вечерний зво-он...
--
Бо-м, бо-ом, бо-о-ом... -- вразнобой
"забили на коло­кольне",
все
спутали и погубили.
Егор махнул
рукой и ушел в
другую
комнату. На
пороге остановился
и
сказал безнадежно:
-- Валяйте любую. Не обижайтесь, но
я больше не могу с вами.
Гуляйте.
Можете свой родной "камыш" затянуть.
Группа "бом-бом", да все, кто тут был, растерянно по­молчали... Но вина
и
всевозможной
редкой
закуски
за сто­лом
было
много,
поэтому
хоть
и
погоревали, но так, больше для очистки совести.
-- Чего он?
--
А
вы
уже тоже
-- "бом-бом" не
могли
спеть! --
упрек­нул
всех
Михайлыч. -- Чего там петь-то!
-- Да разнобой вышел...
-- Это Кирилл вон... Куда зачастил?
-- Кто зачастил? -- оскорбился Кирилл. -- Я пел нор­мально -- как вроде
в
колокол
бьют.
Я ..далее