дверью грянул марш. Егор пинком открыл ее и вошел под марш.
На него зашикали и повскакали с мест.
Егор выключил магнитофон, удивленно огляделся.
К нему подходили, здоровались... Но старались не шуметь.
-- Привет, Горе. (Такова была кличка Егора -- Горе.)
-- Здорово.
-- Отпыхтел?
Егор подавал
руку, но
все не мог понять, что здесь
такое. Много было
знакомых, а были не просто знакомые -- была тут Люсьен (скуластенькая), был,
наконец, Губошлеп -- их Егор рад был видеть. Но что они?
-- А чего вы такие все?
-- Ларек наши берут, -- пояснил
один, здороваясь. -- Должны звонить...
Ждем.
Очень
обрадовалась Егору скуластенькая женщина. Она повисла у
него на
шее...
И
всего
исцеловала.
Глаза
ее,
чуть
влажные,
прямо
сияли
от
неподдельной радости.
-- Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела...
-- Ну-ну, -- говорил счастливый Егор. -- И что я во сне делал?
-- Обнимал меня. Крепко-крепко.
-- А ты ни с кем меня не спутала?
-- Горе!..
--
А ну,
повернись-ка, сынку!
--
сказал
Губошлеп. -- Экий ты какой
стал!
Егор
подошел
к
Губошлепу,
они сдержанно обнялись. Губошлеп так и не
встал. Весело смотрел на Егора.
-- Я вспоминаю
один весенний
вечер...
-- заговорил
Гу­бошлеп. И все
стихли.
--
В воздухе
было
немножко сыро, на
вокзале -- сотни людей.
От
чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы
-- все хотят уехать. И среди
этих взволно­ванных, нервных сидел
один... Сидел
он на
своем деревен­ском
сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и
спросил: "Что пригорюнился, добрый молодец?" -- "Да вот... горе у меня! Один
на земле остался, не знаю, куда деваться". Тогда молодой человек...
Зазвонил телефон. Всех опять как током дернуло.
-- Да? -- вроде как безразлично спросил парень, похо­жий на бульдога. И
долго слушал. И
кивал. -- Все
сидим
здесь. Я
не
отхожу от телефона. Все
здесь, Горе
пришел...
Да. Только
что. Ждем. Ждем.
-- Похожий на бульдога
положил трубку и повернулся ко всем. -- Начали.
Все пришли в нервное движение.
-- Шампанзе! -- велел Губошлеп.
Бутылки с шампанским пошли по рукам.
-- Что за ларек? -- спросил Егор Губошлепа.
-- Кусков на восемь, -- сказал тот. -- Твое здоровье!
Выпили.
-- Люсьен...
Что-нибудь... снять напряжение, -- попро­сил Губошлеп. Он
был худой, спокойный и чрезвычайно наг­лый, глаза очень наглые.
--
Я буду петь про
любовь, --
сказала
приятная
Люсьен. И
тряхнула
крашеной головой, и с маху положила ладонь на струны. И все стихли.
Тары-бары-растабары,
Чары-чары...
Очи-ночь.
Кто не весел,
Кто в печали --
Уходите прочь!
Во лугах, под покровом ночи,
Счастье даром раздают!
Очи, очи...
Сердце хочет:
Поманите -- я пойду!
Тары-бары-растабары...
Опять зазвонил телефон. Вмиг повисла гробовая тишина.
--
Да?
-- изо всех
сил спокойно сказал Бульдог в труб­ку. -- Нет, вы
ошиблись номером. Ничего,
пожалуйста.
Бы­вает, бывает. --
Бульдог положил
трубку. -- В прачечную зво­нит, сука.
Все пришли в движение.
-- Шампанзе! -- опять велел Губошлеп. -- Горе, от кого поклоны принес?
-- Потом,
-- сказал Егор. -- Дай я сперва нагляжусь на вас. Вот, вишь,
тут молодые люди незнакомые... Ну-ка, я по­знакомлюсь.
Молодые
люди
по
второму
разу,
с
почтением
подавали
руки.
Егор
внимательно, с усмешкой заглядывал им в глаза.
И кивал
головой, и говорил:
"Так, так".
-- Хочу плясать! -- заявила Люсьен. И трахнула фужер об пол.
-- Ша, Люсьен, -- сказал Губошлеп. -- Не заводись.
-- Иди ты к дьяволу! -- сказала подпившая Люсьен. -- Горе, наш коронный
номер!
И Егор тоже с силой бросил свой фужер. И у него тоже заблестели глаза.
-- Ну-ка, молодые люди, дайте круг. Брысь!
-- Ша, Горе! -- повысил голос Губошлеп. -- Выбрали время!
-- Да мы же услышим звонок! -- заговорили со всех сто­рон Губошлепу. --
Пусть сбацают.
-- Чего ты? Пусть выйдут!
-- Бульдя же сидит на телефоне.
Губошлеп вынул платочек и хоть запоздало, но важно, как Пугачев, махнул
им.
Две гитары дернули "Барыню".
Пошла Люсьен... Ах, как она плясала! Она умела. Не раз­машисто, нет,
а
четко,
легко, с
большим тактом. Вроде ..далее