же
понимаю, что там не надо частить. Колокол, его еще
раскачать надо.
-- А кто зачастил?
-- Да ладно, чего теперь? Давайте, правда, -- он же велел гулять.
-- Оно,
конечно, того... вроде не заслужили, но
с
другой стороны,
а
если я не пою? Какого я хрена буду рот разевать, если у меня сроду голоса не
было?
Егор, недовольный, полулежал на диване, когда вошел Михайлыч.
-- Георгий, ты уж прости -- не вышло у нас... с колокола­ми-то.
Егор помолчал... И капризно спросил:
-- А почему они все такие некрасивые?
Михайлыч даже растерялся.
--
Дак
это... Георгий,
красивые-то все
--
семейные, заму­жем.
А я
одиноких собрал, ты же сам велел.
Егор
еще некоторое
время сидел.
И лицо
его
стало
опять
светлеть.
Похоже, встрепенулась, вспомнилась в душе его какая-то радость.
-- Ты можешь такси вызвать?
-- Могу.
-- До
Ясного. Я
заплачу, сколько он
хочет.
Звони!
--
Егор
встал,
сбросил халат, надел пиджак и поправил галстук.
-- А зачем в Ясное-то?
-- У
меня
там
друг. -- И опять стал взволнованно хо­дить. --
Душа у
меня... наскипидаренная какая-то, Михай­лыч.
Заведет
она меня куда-нибудь.
Как волю почует,
так места себе
не могу
найти.
Звони, звони! Сколько
ты
собрал людей?
-- Пятнадцать. С нами -- семнадцать. А что?
-- Вот тебе
две
сотни. Всем дать
по червонцу,
себе
ос­тальные.
Не
обмани! Я заеду узнаю.
-- Да что ты, Георгий!..
И вот Георгий летел светлой лунной ночью по доброму большаку -- в село,
к Любе.
"Ну, что это, что это?
-- пытал себя Егор. -- Что это я?" Беспокойство
и волнение овладели им. Он уже забыл, когда он так волновался из-за юбки.
-- Ну, как там... насчет семейной жизни? -- спросил он таксиста. -- Что
пишут новенького?
-- Где пишут? -- не понял тот.
-- Да вообще -- в книгах...
--
В книгах-то понапишут, --
недовольно сказал так­сист.
-- В книгах
все хорошо.
-- А в жизни?
-- А в жизни... Что, сам не знаешь, как в жизни?
-- Плохо, да?
-- Кому как.
-- Ну, тебе, например?
Таксист пожал плечами -- очень похоже,
как тот
парень который
продал
Егору магнитофон.
-- Да что вы
все какие-то!.. Ну, братцы, не понимаю вас. Чего вы такие
кислые-то все? -- изумился Егор.
-- А чего мне тут -- хихикать с тобой? Ублажать, что ли, тебя?
-- Да где уж ублажать! Ублажать -- это ты свою бабу убла­жай. И то ведь
-- суметь еще
надо. А
то
полезешь к
ней, а она
скажет: "Отойди, от тебя
козлом пахнет".
Таксист засмеялся.
-- Что, тебе говорили так?
-- Нет, я сам не
люблю, когда козлом пахнет. Давай-ка маленько опустим
стекло.
Таксист глянул на Егора, но смолчал.
А
Егор опять вернулся к своим мыслям,
которые он никак не мог собрать
воедино, -- все в голове спуталось из-за этой Любы.
Подъехали
к
большому
темному
дому.
Егор отпустил ма­шину.
И вдруг
оробел. Стоял с бутылками коньяка у ворот и не знал, что делать. Обошел дом,
зашел в другие ворота -- в ограду Петра, поднялся на крыльцо, постучал ногой
в дверь. Долго было тихо, потом скрипнула избяная дверь, легко -- босиком --
прошли по сеням, и голос Петра спросил:
-- Кто там?
-- Я, Петро. Георгий, Жоржик...
Дверь открылась.
-- Ты чего? -- удивился Петро. -- Выгнали, что ли?
-- Да нет... Не хочу будить. Ты когда-нибудь "Рэми-Мар­тин" пил?
Петро долго молчал, всматривался в лицо Егора.
-- Чего?
-- "Рэми-Мартин". Двадцать рублей бутылка. Пойдем врежем в бане?
-- Пошто в бане-то?
-- Чтоб не мешать никому.
-- Да пойдем на кухне сядем...
-- Не надо! Не буди никого.
-- Ну, дай я хоть обуюсь... Да закусить вынесу чего-ни­будь.
-- Не надо! У меня полные карманы шоколада, я весь уже провонял им, как
студентка.
В бане, в тесном черном мире, лежало на
полу -- от око­шечка --
пятно
света. И зажгли еще фонарь, сели к окошечку.
-- Чего домой-то не пошел? -- не понимал Петро.
--
Не знаю. Видишь, Петро... --
заговорил было
Егор,
но
и
замолк.
Открыл
бутылку,
поставил
на подоконник.
--
Ви­дишь --
коньяк. Двадцать ..далее