она
поспешно вытерла
глаза
фартуком.
--
Не знаю. В голод разошлись по миру... Теперь не знаю. Два сына ишо,
два братца... Про этих не знаю.
Зависла
в избе
тяжелая тишина... Люба
не могла приду­мать,
что
еще
спрашивать, -- ей
было
жалко
бабушку. Она глянула на
Егора...
Тот сидел
изваянием
и
все смотрел на
Куделиху.
И
лицо
его под очками тоже как-то
вполне окамене­ло. Любе и вовсе не по себе стало.
--
Ладно, бабушка...
-- Она вдруг
забылась, что
она из "райсобеса",
подошла
к
старушке,
села
рядом,
умело
как-то -- естественно, просто --
обняла ее и приголубила. -- По­годи-ка, милая, погоди
-- не плачь, не надо:
глядишь, еще и найдутся. Надо же и поискать!
Старушка послушно вытерла слезы, еще покивала голо­вой.
--
Может,
найдутся...
Спасибо
тебе.
Сама-то
не
из
крес­тьян?
Простецкая-то.
-- Из крестьян, откуда же. Поискать надо сынов-то...
Егор встал и вышел из избы.
Медленно прошел по
сеням.
Остановился
около
уличной двери, погладил
косяк -- гладкий,
холодный.
И прислонился
лбом к этому косяку,
и
замер.
Долго стоял так, сжимая рукой косяк, так что рука побелела. Господи, хоть бы
еще уметь плакать в
этой жизни -- все немного легче было бы. Но ни слезинки
же
ни разу не выкатилось из
его глаз, только каме­нели скулы
и пальцы
до
отека сжимали что-нибудь, что ока­зывалось
под
рукой. И ничего больше, что
помогло бы в тяж­кую минуту:
ни
табак, ни водка
--
ничто, все
противно.
От­кровенно болела душа, мучительно ныла, точно жгли ее там медленным огнем.
И еще только твердил в уме, как молитву: "Ну, будет уж! Будет!"
Егор
заслышал
в избе шаги Любы,
откачнулся
от косяка,
спустился
с
низкого крылечка. Скорым шагом пошел по ог­раде, оглядываясь на избу. Был он
опять сосредоточен,
за­думчив. Походил
вокруг
машины,
попинал баллоны...
Снял очки, стал смотреть на избу.
Вышла Люба.
-- Господи, до чего
же жалко ее стало! -- сказала она. -- Прямо сердце
заломило.
-- Поехали, -- велел Егор.
Развернулись... Егор последний раз глянул на избу и по­гнал машину.
Молчали. Люба думала о старухе, тоже взгрустнула.
Выехали за деревню.
Егор остановил машину, лег головой на руль и крепко за­жмурил глаза.
-- Чего, Егор? -- испугалась Люба.
-- Погоди...
постоим...
--
осевшим
голосом сказал
Егор.
--
Тоже,
знаешь... сердце заломило. Мать это, Люба. Моя мать.
Люба тихо ахнула:
-- Да что же ты, Егор? Как же ты?..
-- Не время, -- почти зло сказал Егор. -- Дай время... Скоро уж. Скоро.
-- Да какое время, ты что! Развернемся!
--
Рано! -- крикнул
Егор.
--
Дай
хоть волосы
отрастут...
Хоть на
человека похожим стану. -- Егор включил
ско­рость.
-- Я перевел ей деньги,
-- еще сказал он, -- но боюсь, как бы она с ними в сельсовет не поперлась --
от кого,
спро­сит. Еще не
возьмет.
Прошу тебя, съезди
завтра к ней опять
и... скажи что-нибудь.
Придумай что-нибудь.
Мне
пока...
Не могу пока
--
сердце лопнет. Не могу. Понимаешь?
-- Останови-ка, -- велела Люба.
-- Зачем?
-- Останови.
Егор остановил.
Люба
обняла
его,
как обняла давеча
старуху, -- ласково,
умело,
--
прижала к груди его голову.
--
Господи!.. Да почему вы
такие есть-то? Чего вы такие дорогие-то?..
-- Она заплакала. -- Что мне с вами делать-то? ..далее