не тронешь его,
тварь!
-- сорвалась
Люсьен. -- Ты сам
скоро
сдохнешь, зачем же...
--
Цыть! --
сказал Губошлеп. И улыбку его
как ветром сдуло. И
видно
стало -- проглянуло в глазах, -- что мститель­ная немощность его взбесилась:
этот человек оглох навсегда для всякого справедливого слова. Если ему некого
будет ку­сать, он,
как змея, будет кусать
свой хвост. -- А то я вас ря­дом
положу. И заставлю обниматься -- возьму себе еще одну статью:
глумление над
трупами. Мне все равно.
-- Я
прошу
тебя, -- сказала Люсьен после
некоторого молчания,
-- не
тронь его. Нам все равно скоро конец,
пусть он живет.
Пусть пашет землю --
ему нравится.
-- Нам -- конец, а он будет землю пахать?
-- Губошлеп показал в улыбке
гнилые зубы свои. -- Где же справедли­вость? Что он, мало натворил?
-- Он вышел из игры... У него справка.
-- Он не вышел. -- Губошлеп опять повернулся к Егору. -- Он
только еще
идет.
Егор все шел. Увязал сапогами в мягкой земле и шел.
--
У него даже и походка-то какая-то стала!.. -- с восхи­щением сказал
Губошлеп. -- Трудовая.
-- Пролетариат, -- промолвил глуповатый Бульдя.
-- Крестьянин, какой пролетариат!
-- Но крестьяне-то тоже пролетариат!
-- Бульдя!
Ты
имеешь
свои
четыре
класса
и
две
ноздри
--
читай
"Мурзилку"
и дыши
носом.
Здорово, Горе! -- громко
приветствовал Губошлеп
Егора.
--
А чего они еще сказали? --
допрашивала
встревожен­ная
Люба своих
стариков.
-- Ничего больше... Я им рассказал, как ехать туда...
-- К Егору?
-- Ну.
-- Да мамочка моя родимая! -- взревела Люба. И побежа­ла из избы.
В это время в ограду въезжал Петро.
Люба замахала ему -- чтоб не въезжал, чтоб остановился.
Петро остановился...
Люба вскочила в кабину... Сказала
что-то
Петру.
Само­свал попятился,
развернулся и сразу шибко поехал, прыгая и грохоча на выбоинах дороги.
-- Петя, братка милый, скорей, скорей! Господи, как сердце мое чуяло!..
-- У Любы из глаз катились слезы, она их не вытирала -- не замечала их.
-- Успеем, -- сказал Петро. -- Я же недавно от него...
-- Они только что
здесь
были... спрашивали. А теперь уж там.
Скорей,
Петя!..
Петро выжимал из своего горбатого богатыря все что мог.
Группа, что стояла возле "Волги", двинулась к березово­му колку. Только
женщина осталась у машины, даже залезла в машину и захлопнула все дверцы.
Группа немного
не дошла до берез
--
остановилась.
О чем-то, видимо,
поговорили... И двое из группы отделились
и
вернулись к машине. А
двое --
Егор и Губошлеп -- зашли в лесок и стали удаляться и скоро скрылись с глаз.
...В это время далеко на дороге показался самосвал Петра. Двое стоявших
у
"Волги" пригляделись к нему.
Поня­ли, что самосвал гонит сюда,
крикнули
что-то
в сторону лес­ка.
Из
леска тотчас
выбежал один человек, Губошлеп,
пряча
что-то в карман. Тоже увидел самосвал и
побежал
к
"Волге". "Волга"
рванула с места и понеслась, набирая скорость...
Самосвал поравнялся с рощицей.
Люба выпрыгнула из кабины и побежала к березам.
Навстречу
ей
тихо шел, держась
одной
рукой
за
живот,
Егор.
Шел,
хватаясь
другой
рукой
за березки. И
на
березах оставались
ярко-красные
пятна.
Петро, увидев
раненого Егора, вскочил опять в самосвал, погнал было за
"Волгой". Но "Волга" была уже далеко. Петро стал разворачиваться.
Люба подхватила Егора под руки.
-- Измажу я тебя, -- сказал Егор, страдая от боли.
--
Молчи, не
говори. -- Сильная Люба
взяла его на
руки.
Егор
было
запротестовал, но новый приступ боли накатил, Егор закрыл глаза.
Тут
подбежал
Петро,
бережно
взял с
рук
сестры
Егора
и
понес
к
самосвалу.
--
Ничего, ничего,
--
гудел он