• Халат мужской вафельный Nysa Bamboo Pike L/XL темно-синий . Добрый день. Вторично обращаюсь к услугам интернет-магазина TamTex. Было заказано стеганное покрывало 260х215.

А поутру они проснулись...

Повесть для театра
[*] Повесть осталась незавершенной.

     Рано-рано утром, во тьме, кто-то отчаянно закричал:
     -- Где я?! Э-эй!.. Есть тут кто-нибудь?! Где я?..
     И во тьме же, рядом, заговорили недовольные голоса, сразу несколько.
     -- На том свете. Чего орешь-то?
     -- Где я? Где мы?..
     -- На том свете. Чего орешь-то?
     -- Ну чего зря пугать человека! Не на том свете, а в морге пока. У меня
вон  номерок  на ноге...  вот  он -- болтается,  чую. Интересно, какой я  по
счету?
     -- А где мы? Чего зубоскалите-то? Где, я спрашиваю?!
     --  Не ори, а то я подумаю сдуру, что ты моя жена и поле­зу целоваться;
она всегда орет с утра. Она орет, а я ей -- раз -- поцелуйчик: на, только не
вопи.
     -- Ну и как? -- поинтересовался хриплый басок. -- По­могает?
     -- Слабо...
     -- Если б ты ей четвертным рот залепил, она бы замолкла.
     -- Четвертного у меня с утра... Я за четвертной-то сам  за­реву не хуже
слона... А ты мне лепи четвертные.
     --  Где  мы  находимся, я  вас  спрашиваю?!  --  опять  закри­чал  тот,
истеричный.
     Тут вспыхнул свет... И видно стало, что это -- вытрезви­тель. И лежат в
кроватках под простынями восемь голубчи­ков...  Смотрят друг на друга -- век
не виделись.
     Открылась железная дверь, и в комнату вошел дежурный старшина.
     -- Чего кричите? -- спросил он. -- Кто кричал?
     -- Я, -- сказал человек довольно интеллигентного вида. Он  хотел встать
с кровати, но, обнаружив, что  он почти го­лый, запахнулся простыней и тогда
только  встал. И  подошел к  старшине... --  У меня к  вам  вопрос: скажите,
пожалуйста, где  я  нахожусь?  --  он стоял  перед  старшиной,  как  древний
римлянин, довольно знатный, но крепко с похмелья. -- Я что-то не могу понять
-- что это здесь?
     -- Санаторий "Светлые горы".
     -- Что  за шуточки! -- повысил  голос интеллигент.  --  Я  вас серьезно
спрашиваю.
     --  Ложись,  --  показал  старшина,  --  и  жди  команды.  Серьезно  он
спрашивает... Это тебя счас будут серьезно спрашивать.
     Интеллигент струсил.
     -- Простите... Вы в каком звании, я  без очков  не вижу? Где-то потерял
очки, знаете...
     -- Генерал-майор.
     Древний помятый римлянин стоял и смотрел на стар­шину.
     -- Я вас не понимаю, -- сказал он. -- Вы всегда с утра ост­рите?
     -- Чтоб тишина была, -- велел старшина. И пошел к двери.
     -- Товарищ старшина!.. -- вежливо позвал его здоровен­ный детина, сосед
очкарика по кровати. -- У вас закурить не будет?
     --  Не будет, -- жестко сказал старшина. И  вышел. И  за­крыл  дверь на
ключ.
     -- Опять  по пятницам, --  запел детина, качая голос;  он был, наверно,
урка, -- пойдут х-свидания-а, и слезы горькие моей... Ложись, очкарь. Что ты
волну поднял?  Мы находим­ся в медвытрезвителе... какого района, я,  правда,
не знаю. Кто знает, в каком мы районе?
     -- Районе!.. -- сказал мрачный человек. -- Я город-то не знаю.
     Очкарик ринулся взволнованно ходить по комнате.
     -- Слушай, ты мне действуешь на нервы, -- зло сказал ур­ка, -- сядь.
     -- Что значит действую на нервы? Что значит сядь?
     -- Значит, не мельтеши. А то я гляжу на тебя -- и мне вся­кие покойники
в башку лезут.
     -- Но  что я мог такого  сделать? -- все  не унимался  очка­рик.  И все
ходил  и ходил,  как маятник. -- Почему меня... не  домой, а куда-то... черт
его знает куда? Что они, озверели?
     -- Ты  понял!  --  воскликнул  урка.  --  Убил  человека  и  еще  ходит
удивляется!.. Во, тип-то.
     Очкарик остановился... и даже рот у него открылся сам собой.
     -- Как это? Вы что?..
     -- Что?
     -- Человека?..
     --  Нет,  шимпанзе.  Что ты  дурачка-то из себя строишь?  Ты  же  не на
следствии пока. Перед следователем потом ва­ляй ваньку, а перед нами нечего.
     --   Да-а,  милок,  --  сочувственно  протянул   маленький   су­хонький
человечек,  -- вляпают тебе...  Но ты напирай, что --  неумышленно.  А то...
это... как бы того... не это...
     -- Он же выпимши был, -- заспорил с сухоньким некто курносый, с женским
голосом.  --  Чего  ты  намекаешь тут --  "того", "не  того"?.. Человек  был
выпимши. Вишь, он даже не помнит, как попал сюда.
     -- Теперь это не считается, --  приподнялся на локте су­хонький; видно,
любитель был поспорить. -- Теперь что был выпимши, что не был -- один черт.
     -- Наоборот! -- воскликнул урка. -- Отягчающее мешок обстоятельство. За
что ты его под трамвай-то толкнул?
     Очкарик стоял белый, как простыня... И вертел головой то туда, то сюда,
где говорили.
     -- Вы что? -- сказал он трагическим голосом, тихо.
     -- Что?
     -- Какого человека?
     -- Это тебе лучше знать. Шли, спорили про какие-то уравнения... -- стал
рассказывать урка. -- Как раз ехал трам­вай, этот --  чух его под трамвай!..
Того -- пополам.  Жутко смотреть было. Народу сразу сбежалось!.. Седой такой
ле­жал...  он  головой к тротуару упал,  а  вторая половина под трамваем.  И
портфель так валяется...
     -- Ты видел, что ли? -- спросил сухонький.
     -- Я видел!..  --  повторил по-одесски  урка.  -- А почему  я здесь?  А
потому что я сзади  шел. А когда стали свидетелей собирать, я заартачился...
нагрубил милиционеру...
     -- Тьфу!..  Из-за какого-то  уравнения  --  человека  под  трамвай!  --
искренне  и  глубоко  возмутился  человек с  жен­ским голосом; он был  очень
нервный  человек,  даже  ка­кой-то сосредоточенно-нервный. --  Что  уж в том
уравне­нии? Сели на лавочку и решили...
     -- Совсем одичал народ, -- негромко,  сам себе,  промол­вил мрачный. --
Убить -- запросто.
     Парень  крестьянского  облика  не  принимал  участия  в  этом  страшном
разговоре, лежал, смотрел в потолок...
     Вдруг он сел и с ужасом сказал:
     -- А не убил ли и я кого?
     И так это у него простодушно вышло, с  таким неподдель­ным ужасом,  что
некоторые невольно -- через силу -- засме­ялись.
     -- Ты откуда  будешь-то? -- спросил его сосед, весьма по­тертый, весьма
и  весьма,  видно,  стреляный  воробей,   элек­трик,   как  он  впоследствии
отрекомендовался.
     -- Из Окладихи, -- сказал парень. -- Тракторист.
     -- Ого! -- удивились. -- Куда тебя занесло.
     -- Что, тоже кого-нибудь убил?
     --  Нет,  он, наверно,  теще всыпал,  -- предположил  элек­трик. -- Или
соседа поджег.
     -- У меня теща хорошая, -- сказал парень.
     -- Ну, соседа поджег.
     Парень мучительно вспоминал:
     -- Неужели Мишке чего?.. Я,  вообще-то, сулился его свинье глаз выбить:
повадилась  в  огород, зараза, спасу  нет.  Говорю,  да надень  ты ей эту...
крестовину, у нас  такую  на­девают свинешкам на шею, забыл, как называется,
--  чтоб они в  дырки в городьбе не пролезали...  Надень, ты, говорю, ей эту
штуку, житья  же нет от твоей  свиньи! Он мне: "Сам надевай".  -- "Тогда, --
говорю, -- я ей глаз выбью, она бу­дет по кругу ходить -- и в свой же огород
придет".
     --  Это ты точно рассчитал, -- похвалил электрик. Ему очень понравилась
техническая мысль тракториста, он да­же стал показывать пальцем  на простыне
схему  движения  свиньи. -- Значит, она  вышла из дома и направилась в  твой
огород... Так? Но у ней же косинус, поэтому она загнет такой круг  -- от так
от пойдет -- пойдет -- пойдет -- и придет к себе  же  в огород. А сама будет
думать, что она -- в твоем огороде.
     --  Да она-то!.. -- воскликнул тракторист. -- Пусть  как  хо­чет, так и
думает, зараза, меня не волнует. Главное,  Мишка  бы задумался. Неужели я ей
все же вышиб глаз?
     -- Ну, особо-то не переживай: за глаз больше семи суток не дадут.
     -- Или заставят стеклянный вставить, -- хихикнул су­хонький.
     Остолбеневший очкарик сдвинулся наконец с места и подсел было к урке.
     -- Слушайте, вы что...
     -- Не  садись ко мне! -- закричал урка испуганно. -- Я те­бя  не  знаю!
Первый раз вижу!..
     Очкарик вскочил, как ошпаренный... И беспомощно по­смотрел на всех.
     Некоторое время все молчали.
     -- У тя семья-то есть? -- спросил его электрик.
     --  А?  Семья? --  потерянно переспросил интеллигент.  --  Нет, вы что,
разыгрываете меня, что ли?
     На него горестно и серьезно смотрели.
     -- Ну что, что-о?! -- чуть не заплакал очкарик. -- Что смотрите-то?!
     -- Молодой еще...
     -- Может, и хорошо, что молодой: не такой старый вый­дет.
     --  Так-то оно  так... если,  конечно, не...  это... не того...  -- это
разговаривали между собой электрик и  сухонький. -- Могут ведь и...  того...
Как посмотрят.
     -- Да, это уж какое примут решение.
     -- Из-за какого-то уравнения!..
     -- Да  расстреляют,  -- открыто ляпнул нервный с  жен­ским  голосом. --
Чего тут гадать-то? Ученого же толкнул...
     -- А? -- машинально спросил очкарик.
     -- Кого толкнул под трамвай-то? Ученого?
     Вместо ответа очкарик бросился к двери и забарабанил в нее кулаками.
     -- Откройте! Откройте, пожалуйста!.. Я хочу спросить!
     Дверь скоро открылась... Заглянул старшина.
     -- Что такое?
     --  Что  я  вчера сделал? Я не помню... Что я сделал? Поче­му  они  про
какое-то...
     Старшина захлопнул дверь и, запирая ее снаружи на ключ, сказал:
     -- Скоро скажут, что сделал. Больше не стучать.
     --  Товарищи,  --  взмолился  очкарик,  обращаясь  ко  всем,  к  урке в
частности, -- да вы что? Не мог я человека под трам­вай...
     -- Крепись, -- сказал ему мрачный человек.
     -- Вот хуже нет этих!.. -- с некоторой даже  брезгливостью сказал урка.
-- Чего теперь психовать-то? Сделал -- сделал, все. Нет, он будет окружающим
кишки мотать, на нервы, падла, действовать. Ляжь -- и жди.
     -- Ученого толкнул или нет? -- все хотел понять нерв­ный.
     -- Ну а как же? Раз об уравнениях шли спорили... Это Иван  вон ни с кем
не спорил, а взял и рассчитал, как свинья будет ходить с одним глазом. И так
точно рассчитал! -- элек­трику очень нравился расчет  тракториста. -- Это же
надо так рассчитать. Вот же и Ванька!..
     -- Вспомнил! --  сказал тракторист. И сел. -- Никакой свиньи не было: я
выехал трактором на асфальт.
     -- Ну? И что? -- не понял электрик.
     --  Что...  Не положено, что. Я  вижу:  приближаются на ко­ляске... А у
меня  с собой бутылка была, я  домой  ехал,  в  ба­ню  торопился, поэтому на
асфальт выехал -- угол срезать...
     -- Ничего не понимаю: какой угол?
     -- Чтоб сократить маленько. Если от Игренева на Окладиху идти проселком
-- это семь километров, а если малень­ко асфальта прихватить...
     -- Ну, ну?
     -- Ну,  думаю, все равно они ее счас найдут... Пока они приближались, я
ее всю осадил.
     -- Бутылку?
     -- Ну.
     Тут все даже привстали от удивления. Не все поверили.
     -- Всю бутылку?
     -- Всю.
     --  С  какой же  скоростью  они ехали?  -- опять живо  заин­тересовался
электрик. -- На коляске-то.
     -- Ты спроси, с какой скоростью он пил? Не  верю, -- зая­вил сухонький.
-- Что, насос, что ли? 
     -- А далеко ты их увидел? -- поинтересовался и урка.
     -- За километр примерно. Оглянулся -- догоняют...
     -- Можно  успеть, --  авторитетно сказал урка. -- Запро­сто. С какой бы
скоростью они ни ехали. Надо только бу­тылку вот так вот раскрутить...
     Тут  в  комнату вошла --  ее впустил старшина --  тетя  Нюра с ведром и
тряпкой.
     -- Всем лежать, -- приказала тетя Нюра. -- Курева не просить, в магазин
не провоцировать -- не положено.
     --  Здравствуй,  тетя  Нюра,  --  ласково сказал  электрик.  --  Доброе
утречко! Чего это ты спозаранку не в настроении?
     -- О, опять тут? -- не очень удивилась тетя Нюра.
     -- Тут, тут... Как поется: де-евушки, где вы? Тута, тута!..
     -- И я тут, теть Нюр, -- хихикнул сухонький. -- Не уз­наешь?
     Тетя Нюра пригляделась... И узнала.
     -- Опять жена привела?
     Сухонький на это почему-то обиделся.
     -- Что значит, жена? Что я, телок, что ли, бессловесный, что она каждый
раз будет приводить меня к вам на веревоч­ке? -- сухонький помолчал и сказал
не без гордости: -- Ме­ня привезли.
     Тетя Нюра оглянулась на дверь... И скоренько полезла рукой куда-то  под
фартук себе.
     -- По одному -- у  окошка вон,  чтоб  запаху не было... В порядке живой
очереди.
     Первым вскочил шустрый электрик, взял  у тети Нюры сигаретку, спички  и
пошел к окну курить.
     -- Я за тобой, -- застолбил сухонький.
     Но тут встал урка, запахнулся простыней, подошел к  электрику и отнял у
него сигарету.
     -- После меня будете, -- сказал он.
     -- Ты чего тут? -- возмутилась добрая  тетя Нюра. -- Ну-ка отдай сейчас
же!  А то огрею вот тряпкой, будешь знать, как  отбирать. Здоровый?..  Иди в
цирк гири поднимать, а обижать не смей!
     -- Спокойно, тетя  Нюра, --  сказал урка, затягиваясь сигаретой.  -- Не
поднимай волны.
     --  Отдай, --  кратко сказал  мрачный человек, дядя реши­тельный и  еще
более здоровый, чем урка.
     Урка значительно посмотрел на мрачного... И  отдал сигаретку электрику.
И лег.
     -- Там будешь свои порядки  устанавливать, -- еще ска­зал мрачный, -- а
здесь... пока рано.
     Урка опять значительно  посмотрел на  мрачного. Всем стало как-то не по
себе.
     -- Ну, ладно, -- сказал сухонький урке, -- так и быть -- будешь за ним,
а я за тобой.
     -- Чего это?  -- уперся мрачный. -- Будешь, как занял, я за тобой, а за
мной... Ты куришь? -- повернулся он к нерв­ному с тонким голосом.
     --   Нет,  --  откликнулся  тот.  --  Бросил.  У  меня  язва  луко­вицы
двенадцатиперстной кишки.
     -- А ты? Кандидат?
     -- Я? -- очнулся очкарик. -- Нет.
     -- А я бы курнул, -- с тоской молвил Иван-тракторист.
     -- Ты за мной, -- сказал ему мрачный.  --  А ты, --  мрач­ный  небрежно
глянул на урку -- за Иваном.
     Урка лежал, закинув руки за голову... Свирепо смотрел в потолок.
     -- Сколько у тебя, теть Нюр? -- спросил электрик.
     --  По одной всем хватит. Пускай дым-то повыше... а то мне опять на вид
поставют. Жалеешь вас...
     Электрик  вчастую докурил сигарету, старательно пуская  дым  к высокому
зарешеченному окну, рамы которого, по летнему времени, были открыты.
     -- Давай, -- сказал он сухонькому. А сам лег опять в кро­вать.
     Теперь  сухонький   пристроился   к  окну  и  с  удовольстви­ем   пошел
затягиваться, и даже затараторил -- от удовольст­вия же.
     --   Как   ты   говоришь:  луковица   двенадцатиперстной   киш­ки?   --
поинтересовался он.
     -- Да, -- откликнулся нервный. -- Ниша.
     -- Ниша?
     -- Ниша.
     Сухонький  покачал головой... Но все равно на  лице у  не­го  было одно
сплошное удовольствие.
     -- Ну  язык выдумали!  Я  как-то был в  поликлинике,  чи­таю  на двери:
"Исследование  моторной функции  желудка".  Совсем зарапортовались:  мотор в
желудке исследуют...
     --  Ты не  болтай, а кури, -- посоветовал мрачный. --  Лег­ко, думаешь,
лежать смотреть на тебя.
     Очкарик сидел  на своей кровати,  тупо смотрел перед  со­бой... Ничего,
казалось, не видел и не слышал.
     --  Подними-ка ноги-то, -- попросила  его тетя Нюра, подлезая с тряпкой
под кровать.
     Очкарик поднял ноги и в этом неловком положении заговорил с ней.
     -- Тетя Нюра... Анна... как вас по отчеству?
     -- Анна Никитишна.
     -- Анна Никитишна, вы не слышали, кого вчера под трамвай толкнули?
     -- Под трамвай? -- удивилась тетя Нюра. -- Да кого же это? Когда?
     -- Вчера вечером, -- очкарик все  держал  ноги на весу, хо­тя в этом не
было  теперь  надобности.  -- В  районе  Садовой...  Было  там  какое-нибудь
движение?
     -- Движение там всегда есть...
     -- Я имею в виду -- народ сбегался?
     -- Да брось ты, чудак! -- пожалел его мрачный. -- Разы­грали  тебя. Вон
лежит... соловей-разбойник с кондитер­ской, развлекается. Кого ты можешь под
трамвай толкнуть? Хорошо самого не толкнули...
     Очкарик опустил ноги и встал... И долго, и вниматель­но -- очень долго,
очень внимательно -- смотрел на урку.
     -- Что, очкарь? -- повеселел тот. -- Перетрухал? Хох, гнида!..
     -- Сейчас подойду и дам пощечину, --  сказал  очкарик дрожащим от обиды
голосом.
     Урка изумленно выпучил на него глаза... Смотрел не­которое время. Потом
встал, шикарным жестом запахнулся простыней и медленно -- очень  медленно --
пошел к очка­рику.
     --  Я вас прошу, синьор духарь, дайте  мне пощечину. Умоляю... надо  же
держать слово. А то я обижусь и буду вас долго-долго метелить. Ну?.. Мы же с
вами джельтмены, вы сказали слово, надо же держать слово.
     -- Совершенно верно, слово надо держать. Я плохо ви­жу, где ваше лицо?
     -- Вот  мое  лицо,  вот... -- урка  показал  пальцем.  -- Вот  эта  вот
окружность -- это моя личность, в такую луну  нельзя промахнуться. Ну?  Я же
тебя оскорбил... Разыграл, как ду­ру, ты же кандидат...
     Все   напряженно  ждали,   чем   закончится  эта  сцена   между   двумя
"джельтменами".
     -- Могу еще оскорбить, вонючка ученая. Гнида. Как еще?..
     --  Достаточно,  --   молвил  очкарик.   Он   распрямился  и  до­вольно
торжественно,  --  то  ли  не  чувствуя  страха,  то  ли  от  театральности,
свойственной  ему, --  произнес  фразу:  --  От имени всех  очкариков! --  и
залепил урке отчетливую поще­чину.
     --  Вот как! -- удивилась  даже  тетя  Нюра; по  простоте ду­шевной она
сперва не поняла, что готовится именно по­щечина. -- Ты што это, эй!
     --  Мх-х, хорошо, --  как-то даже  сладострастно  сквозь стиснутые зубы
пропел урка. -- Еще раз... Умоляю, с другой стороны.
     --  Нет,  этого вполне достаточно,  -- снисходительно ска­зал  очкарик;
странно, неужели он  так и не почувствовал опасности,  или эта театральность
так въелась в человека? Он  хотел величаво отбыть в сторону своей  койки, но
урка пой­мал его за простыню и подтянул к себе.
     --  Ну, гнидушка-а, ну умоляю -- еще раз, с другой сторо­ны. Ох, как  я
счас буду метелить! -- урка зажмурился и пока­чал  головой. -- Как же я буду
метелить, мама родимая!.. Умоляю, кинь еще одну -- для напряжения, чтобы я о
так от, о так -- рразорвал сразу...
     Но  тут встал мрачный  со  своей койки, подошел  к  ним  и  с  усилием,
решительно оторвал урку от очкарика.
     -- Дальше будешь иметь дело со мной, -- сказал он урке.
     Урка  опять значительно  и долго --  в который  уже раз он  пускал свой
взгляд  в дело!  -- посмотрел на  мрачного... Тот  спокойно -- тому кажется,
даже  доставляло  удовольствие, что  на  него  смотрят  так значительно,  --
выдержал  этот  опас­ный  взгляд и лег на свою кровать. Урка тоже  лег.  Все
прои­зошло в  полной тишине. И  в тишине  же  урка вдруг рывком скорчился на
своей  кровати, заскрипел зубами, закрутил го­ловой и -- не то простонал, не
то взмолился злорадно сво­ему жестокому богу -- поклялся:
     -- Ох, как же я буду метелить! Как я буду метелить!..
     -- Благодарю вас,  -- сказал очкарик мрачному.  -- Если  бы у меня были
очки,  я бы схватился с этим орангутангом: я когда-то занимался  боксом.  Но
без очков я плохо вижу.
     Мрачный  промолчал  на  это.  А урка глубоко вздохнул и сказал негромко
себе:
     -- Только бы дожить до светлых дней.
     Сухонький  между тем докурил свою сигарету, с кровати поднялся мрачный;
тетя Нюра вынула из-под фартука сига­рету и уважительно дала ему.
     --  Чего  тут  не  поделили-то?  --  спросила  она серьезного  сильного
человека, мрачного.
     -- Да так... с похмелья, -- сказал тот.
     -- Ох, как же я буду метелить! --  воскликнул опять урка, крутнулся под
простыней и мучительно застонал.  На него посмотрели,  но  никто  ничего  не
сказал. Мрачный спокой­но курил у окна, старался тоже пускать дым повыше.
     --  Любопытная вещь, -- заговорил очкарик, -- до опре­деленного момента
все  отчетливо помню,  дальше  -- полный  провал: ничего  не  помню. Что  за
странный механизм памя­ти? По идее, я же ничего не должен помнить.
     -- Не-ет, -- авторитетно заговорил электрик, -- тут так:  пока  ты свою
меру  не взял, ты  помнишь,  дальше -- взял ме­ру, но в душе  думаешь: мало,
надо  еще  --  все,  пошел  пере­бор.  Дальше  --  рога  в  землю,  и память
автоматически от­ключается.
     --  Ни-че-го  подобного,  -- тоже авторитетно и  взвол­нованно возразил
сухонький. -- А как же бывает: домой пришел, а как пришел -- не помнишь.
     -- Ну и что?
     -- Ну, по-твоему, я же не должен до дому дойти. А я до­шел.
     -- Это значит, тебя развезло уже дома...
     -- Да где дома, где  дома! --  больше загорячился сухонь­кий.  --  Я же
утром-то вижу какой я пришел.
     -- Все зависит от нервной системы, --  встрял в спор нервный. -- У кого
какая нервная система. Сколько ты мо­жешь выпить? -- спросил он электрика.
     -- Ну, это смотря как выпить. Я могу допустим...
     -- До сшибачки. Сколько потребуется, чтобы ты упал и не поднялся?
     Электрик подумал:
     -- Бутылку белой и бутылку чернил.
     -- Смотря каких...
     -- Три семерки.
     -- Так. А я с двух стаканов под стол лезу -- потому что нервы.
     -- А вот я... Слушай сюда! Вот я,  -- затараторил сухонь­кий и постучал
пальцем в тощую свою грудь, -- несмотря, что у меня такая комплекция, засосу
полторы бутылки бе­лой и не лягу.
     -- Ты?
     -- Я.
     --  Карлик  с  оглоблей,  --  непонятно  сказал  мрачный.  И  сам  себе
посмеялся.
     -- Мы, бывает,  соберемся на трех, -- продолжал сухонь­кий, -- по  пять
рваных на рыло -- это получается...
     Тут скрежетнул ключ в двери -- раз, другой... Мрачный бросил сигарету в
окно и  в  два  свободных прыжка  очутился возле  своей койки. И  лег. Дверь
открылась,   вошел  старши­на,  а  за   ним  еще  некто,  молодой,  длинный,
стеснительный, с портфелем.
     -- Однако, курили? -- остановился старшина.
     -- Откуда! -- воскликнул сухонький. -- Где мы возь­мем-то?
     Старшина подозрительно посмотрел на тетю Нюру... Те­тя Нюра старательно
мыла пол. Домыла последнюю поло­вицу и вышла.
     -- Поговорите вот...  с товарищем, --  сказал старшина. -- Да не врите:
это для статистики надо, -- и старшина ушел.
     --  Товарищи, --  подчеркнуто миролюбиво заговорил длинный с портфелем,
-- я не корреспондент, не из газеты... Я -- социолог. Что я вас спрошу и что
вы  ответите  -- это ни­куда не  пойдет, никаких фельетонов никто  писать не
будет. Я объясню, в чем дело. Группа социологов, я в том числе, исследует...
мы  исследуем  вопрос  происхождения...  ну,  пьянства,  грубо  говоря.  Так
сказать,  причины и следствия.  Для  этого --  на один-единственный  вопрос,
который  я  вам задам, -- надо ответить... надо сказать  всю правду.  Вопрос
такой:  как вы здесь оказались? Еще раз повторяю: ваши от­веты  дальше моего
блокнота никуда не пойдут, в том смыс­ле, что никак вам не повредят. Начнем?
-- ближе всех к не­му оказался нервный. -- Вот вы, например... Как вы  здесь
оказались? Расскажите, пожалуйста.
     Вместо подробного рассказа о том, как он здесь оказал­ся, нервный вдруг
устремил на социолога внимательный и тоже не лишенный значительности, как  у
урки, взгляд.
     -- А попрошу документы, -- сказал он сухо.
     Никто не ждал такого оборота. Притихли.
     -- Зачем? -- спросил социолог.
     -- Рассказывай ему... А кто вы такой?
     -- Да я же вам только что объяснил.
     -- Документы.
     -- Ну, слушайте... уж поверьте, если бы я не имел права спрашивать вас,
наверно, меня бы сюда не пустили.
     -- Документы.
     -- Да нет у меня никаких документов, то есть, наверно, есть какие-то...
нет, дома.
     В комнате откровенно засмеялись такому наиву... Нервный, хоть опасливо,
но тут же обнаглел.
     -- А голову, извиняюсь, вы не того... не это... Она не до­ма у вас?
     -- Ну, дела!
     Социолог встал.
     --  Хорошо,  --  сказал  он, --  я  попрошу  начальника  отде­ления, он
объяснит вам... Не обманываю же я вас! Зачем мне это надо?
     -- Да, да,  -- согласился нервный, -- зачем  вам  это надо? Вы наденьте
форму и спрашивайте.
     -- Да нет,  товарищи!..  Да  действительно  же я ученый! Ну, как вам?..
Хорошо, сейчас начальник скажет то же самое.
     Социолог пошел к двери,  постучал... Старшина открыл  дверь и  выпустил
его.
     -- Понял?! -- воскликнул нервный хвастливо. -- Какую  штуку удумали, а?
Во, деятели...
     -- Да  нет, друзья, -- сказал очкарик, -- это действитель­но ученый. Вы
думаете, переодетый следователь? Нет.
     Тут с койки рывком вскочил урка и мягко прошелся меж кроватей.
     -- Колонулся мальчик! -- урка радостно засмеялся. -- Ученый... Я бы  не
хотел с таким ученым за одной партой си­деть, умоляю. Наоборот, я  бы хотел,
чтобы он сидел под партой. Ну, Петя, ну, подрулил!..
     -- Да чушь это! -- воскликнул очкарик. --  Никакой он не следователь. Я
знаю эти группы социологов...
     -- И его знаешь? -- спросил нервный.
     --  Его  не знаю, но знаю, чем  они  занимаются. Занима­ются  изучением
серьезнейших вопросов...
     -- В вытрезвителях?
     -- И  в  вытрезвителях.  А  где же еще  ему расскажут, поче­му  человек
напился, какие причины побудили...
     -- А  если  их нету, причин-то?  --  закипятился нервный.  --  Чего  их
искать, если их нету?
     -- Причины всегда есть. Просто они не всегда ясны нам самим...
     -- Ну, это  уж  тоже... лишь бы с портфелями бегать -- уче­ных  из себя
изображать,  --  недовольно сказал  мрачный.  -- Чего  вот  мне  рассказать?
Нечего. Напился, и все.
     -- Что же, без всякой причины? -- поинтересовался оч­карик.
     -- Без всякой причины.
     -- Но какая-то же должна быть причина...
     -- Да никакой причины. Взял две бутылки водки и вы­пил.
     -- И часто вы так?
     -- Раз в месяц напьюсь обязательно.
     -- Но почему? Тоска, что ли, какая?
     -- Никакой тоски, -- убежденно сказал мрачный. -- На­пьюсь, и все.
     Очкарик был в затруднении.
     -- Я не понимаю, -- сказал он.
     -- Я сам не понимаю, -- искренне сказал мрачный. -- Не хочу понимать.
     --  Ну,  может,  ты  фронт вспомнил,  боевых  товарищей,  --  подсказал
сухонький; все  как-то обнаружили вдруг, что,  казалось  бы, пустой разговор
имеет некий скрытый смысл.
     -- Никаких товарищей... Вообще не люблю войну вспо­минать.
     -- А что вы читали до этого момента? Или смотрели по телевизору?
     -- До какого момента?
     -- Как пойти в магазин.
     --  Ничего  не смотрел.  Я люблю "В мире  животных"  смот­реть, но  она
вечером бывает...
     --  Вы  кто  по профессии?  --  стал  невольно  входить  в под­робности
очкарик.
     -- Крановщик.
     -- Может, тебе с высоты грустно на людей смотреть? -- опять выскочил  с
подсказкой сухонький.
     -- Да  ну!.. -- мрачному надоело отвечать. -- С высоты... Это тогда все
летчики давно уже должны с круга спиться: там высота-то вон какая.
     -- А что ты думаешь? Ты знаешь... -- кинулся было спо­рить электрик, но
открылась дверь -- вошли социолог и начальник отделения. Старшина тоже вошел
и стал сзади них.
     -- Здравствуйте! -- громко приветствовал всех началь­ник.
     С ним поздоровались. Может быть, не так громко, но почти все.
     -- Кто тут  самый бдительный? -- начальник посмотрел на  социолога.  --
Кто потребовал документы?
     -- Да нет, тут не в том дело, кто... Вы просто объясните.
     -- А чего  тут объяснять-то? Спрашивайте, и все, --  на­чальник сел  на
стул. -- А я посижу пока.
     -- Лучше бы вы объяснили...
     -- Вы спрашивайте, спрашивайте.
     --  Итак,  -- обратился социолог  к нервному,  -- что  же  с вами вчера
получилось?
     -- Это ученый разговор? -- уточнил нервный.
     -- Абсолютно ученый, никакой больше. Просто расска­жите...
     -- Я погожу пока, -- сказал нервный.
     -- То есть? -- не понял социолог.
     -- Я малость подзабыл... Я пока сосредоточусь.
     -- Что значит "пока сосредоточусь"? -- заговорил было начальник. -- Что
значит...
     Но социолог тут же запротестовал.
     -- Товарищ начальник... Я боюсь, мы так не поговорим.
     -- Почему? -- удивился начальник.
     -- Не поговорим. Это надо иначе.
     --  Да у нас же тут  есть духари! --  воскликнул урка.  -- Вон у нас...
духарь номер один -- ничего не боится, -- урка по­казал на мрачного.
     Мрачный  внимательно посмотрел на урку...  Опустив голову, подумал... И
согласился.
     -- Я расскажу,  если надо. Мне один черт, -- он сел на койке, посмотрел
на социолога. -- Про вчерашний случай?
     -- Да именно: как было с вами вчера.
     -- Жена у меня,  -- сразу начал мрачный,  -- как  бы это вам сказать...
вечно  у ней какие-то гости, мужики какие-то  подозрительные, бабенки... Они
мне надоели.
     -- А говоришь, причины нету, -- сказал нервный.
     -- Это не причина, это тянется уже лет семь, --  возразил мрачный. -- И
напился я вчера не из-за этого. Но они мне тоже сильно надоели.
     -- Жена где работает? -- спросил социолог, поспевая пи­сать в блокнот.
     -- Кассиршей в магазине.  Не  надо  меня перебивать, я сам все расскажу
Радости  мне тут...  от  этого  рассказа  --  не шибко. Я  не знаю, чего они
делают: я прихожу, они уходят. Я ее много  раз предупреждал, она не вникает.
Вчера прихо­жу  --  опять  два мужика сидят  и какая-то  женщина.  Коньяк на
столе...  Я  их  выкинул  из  квартиры.  Один  в  трусах  был.  Жена  где-то
спряталась: все перерыл --  нету. Может, рань­ше вышла куда,  черт ее знает,
не  нашел.  Все перерыл  --  не­ту.  Я  лег  спать.  Только  заснул,  пришла
милиция...
     Тут  начальник  милиции  почему-то  засмеялся.  На  него  посмотрели  с
недоумением.
     -- Ничего, ничего, -- сказал начальник, -- продолжай. Я потом объясню.
     -- Вы выпивши были, когда пришли? -- спросил социо­лог.
     -- Крепко.
     -- Это все?
     -- Все. Который в трусах был, сильно визжал: я его хотел в мусоропровод
затолкать, он уперся...
     -- Плечи пролезли? -- выскочил с вопросом любопыт­ный электрик.
     -- Куда? -- не понял мрачный.
     -- В мусоропровод-то. Лишь бы плечи пролезли, а там весь пройдет.
     --  Ну все? -- спросил начальник мрачного. И спросил как-то непросто, с
каким-то значением. -- На этом конец?
     -- Все, -- ответил мрачный. -- А что еще?
     -- А то, что ты не  из своей квартиры людей выкинул, вот что. Они вон у
меня как раз сидят, эти люди.
     Мрачного как стулом в лоб ударили, он аж назад качнул­ся на койке.
     -- Как? -- спросил.
     --  Не знаю. В  двенадцатом часу  ночи заявляется вот та­кой верзила  и
начинает выкидывать людей с их собственной жилплощади... Я  представляю, как
люди заволновались: вы­селяют.
     -- Вот это дал, -- молвил электрик. -- Как  же ты так? Пе­репутал,  что
ли?
     Мрачный  долго  скорбно  молчал,  глядя  себе под  ноги... потом  вдруг
вскинул голову и крепко стукнул кулаком по колену.
     --  Не  на  тот  троллейбус  сел,  --  понял он. --  Мне надо бы­ло  на
семнадцатый, а я, наверно, на девятку сел... или на четырнадцатый.
     -- О!.. В другой  район  приехал. Ничего  себе! -- электрик возбужденно
хихикнул. -- И дом, наверно, похожий попал­ся...
     -- Похожий, -- откликнулся мрачный. -- И в квартире все так  же... Даже
попугай в клетке.
     -- Это бывает, -- сказал начальник. -- То и дело такие случаи.
     --  И  что ему теперь будет, товарищ начальник? -- спро­сил нервный. Он
как-то странно притих и задумался. -- Он же неумышленно...
     -- Посмотрим, посмотрим, -- неопределенно сказал начальник. И встал. --
Что значит "неумышленно"? Ну  и что? Вы же знаете последние постановления...
Поблажек никаких никому не будет. Ну, продолжайте, -- велел он. И ушел.
     -- Продолжим, -- сказал социолог. И посмотрел на нерв­ного. -- Вы?..
     -- А? --  очнулся тот.  --  Так  а чего  продолжать-то?.. Тоже сплошное
недоразумение. Провожал,  знаете, друга... У ме­ня друг  живет в Хабаровске,
приезжал в командировку... ну, погуляли малость: давно не виделись, а у него
на производ­стве со спиртом связано. Потом, знаете,  эти сибиряки: наскучают
там,  приезжают  и  давай  ферверки  пускать. Кош­мар! Я уж  говорю:  "Коля,
тормози, я не выдюжу", он только рукой машет. Ну, пришла пора ему ехать... И
тут-то мы  и  на­скочили  с  ним на мину.  Такое  вышло недоразумение, такое
недоразумение!.. Но и люди тоже, знаете... Вот кого еще изучать да  изучать,
просто  поголовный   опрос   устроить:  такие,  знаете,   недотроги,   такие
психованные все, прямо... это... черт знает, какие мимозы. Главное, мы же...
это... по-хорошему! Я уж мысленно допрашиваю  себя:  "Соколов, может, что не
так было?" Нет, все проверил, все изучил до последнего слова --  все было на
высшем уровне.


     ИСТОРИЯ НА ПЕРРОНЕ,
     РАССКАЗАННАЯ СОКОЛОВЫМ

     Соколов и его друг Коля, хихикая и отпуская невинные шу­точки, прошли с
чемоданом в вагон поезда дальнего следования. Прошли в  вагон, отыскали свое
купе и,  продолжая  культурно  хихикать,  постучали в дверь. Им ответили  из
купе, что  --  "да, можно". Вошли  они в купе,  а там как раз четверо -- все
места заняты.
     -- Здравствуйте!-- сказали Коля и Соколов. -- А вы что, тоже все едете?
     -- Да, едем, -- ответили им.
     -- Как это  "едете"! -- удивился  сибиряк Коля. -- А  как же я? Что это
еще за штучки!
     --  Тихо,  тихо, Коля,  -- сказал Соколов, -- только  тихо. Сейчас  все
выясним, все проверим... Тут кто-то третий лиш­ний. Попрошу билеты!
     Четыре пассажира показали свои билеты -- все правильно:  они совершенно
законно сидели на своих местах, они едут до­мой.
     -- Мне эти штучки сильно не нравятся!-- воскликнул си­биряк Коля. --  А
как же я ?
     -- Ну-ка, а ваш билет?-- спросили его.
     Коля  показал свой билет...  Один дотошный надел  очки и  долго  крутил
билет перед носом... Потом посмотрел его на про­свет и сказал:
     -- Вы едете вчера, уважаемый, -- и вернул билет.
     Тут  сибиряк  Коля  заволновался  и стал  показывать, что он  в  полном
отчаянии  и что необходимо срочно кого-то одного  вы­кинуть из купе, ибо ему
срочно надо  ехать. Однако  вежливый и корректный Соколов решил, что надо не
так.
     -- Тихо, тихо, тихо, -- сказал он, -- сейчас мы установим, кто не едет.
Не  надо  шума...  Кому не так срочно?-- спросил Соколов  четверых.  Четверо
заволновались и стали показы­вать, что им тоже надо срочно.
     -- Тихо, тихо, тихо, -- сказал  им Соколов, --  вы что, намекаете,  что
Николай Иваныч пойдет пешком? Вы ошибае­тесь. Предлагаю жребий...
     Эти четверо как все равно взбесились.
     -- Какой жребий?!-- стали они кричать.
     -- Это нахальство!..
     Кто-то даже крикнул:
     -- Позовите кондуктора!
     Тут Коля-сибиряк вконец осердился.
     -- Закрывай дверь! --  закричал  он.  -- Они у меня под  лавкой поедут,
зайцами!
     Но терпеливый Соколов не терял надежды решить все ми­ром.
     -- Тихо, тихо, тихо,  -- опять воззвал он, -- не надо  шума. Вот вы, --
обратился он к дотошному, который проверял у  Ко­ли билет,  -- вы сунулись к
чемодану... Почему?
     --  Потому что, я смотрю, какие-то бандиты пришли... --  заговорил было
дотошный.
     -- Стоп!  --  осадил его  Соколов. --  Можете  брать  свой  че­модан  и
выходить, нечего с бандитами в одном купе ездить. Верно, товарищи?
     Николай Иваныч его  поддержал  и даже  изъявил  желание по­мочь вынести
чемодан.
     -- Где его чемодан? Где твой чемодан?..  Который? Этот?  Принимай, а то
он на голову кому-нибудь упадет. Это назы­вается едет человек в командировку
-- целую квартиру с собой везет. Что там у тебя ?
     Дотошный вцепился в свой чемодан, как в мелкую собст­венность... И всех
рассмешил. Он закричал громко:
     -- Грабят!
     Николай Иваныч так смеялся, что нечаянно сел женщине  на  колени; тогда
мужчина,  ее  муж, нажал какую-то  кнопку воз­ле двери...  А  Николай Иваныч
посидел маленько, потом встал и выкинул чемодан этого дотошного в окно.
     -- Кому он нужен, ваш чемодан! -- сказал он.  --  И не вво­дите людей в
заблуждение, что вас, дескать, грабят.
     Тут прибежали кондуктор с милиционером...
     --  Вот  и  вся   история,   --  закончил  нервный.  --  Такое   вот...
недоразумение.  И  что  вот?.. Что теперь? -- нервный  сорвался  с  койки  и
стремительно стал ходить по комнате, простыня разлеталась на нем  в стороны,
видны были его чрезвычайно ху­дые ноги. -- Что вот теперь?

     -- А где тот? -- спросил электрик. -- Сибиряк-то.
     --  А  не знаю!  Его  куда-то  в другое  место  повезли. Он,  ко­нечно,
вообще-то неправильно  сделал:  взял  выкинул  этого  гражданина  тоже...  с
чемоданом вместе.
     -- В окно?
     -- Ну да, на перрон. А тот, по-моему, иностранец.
     -- О-о!.. -- сказал сухонький. -- Ничего себе!
     -- Худо дело, -- сказал и электрик.
     --  Хорошо еще,  там  как раз  почту  везли,  мешки...  на  этих...  на
тележках-то...
     -- На электрокаре.
     -- Он на них упал, а то бы...
     -- Только одно может спасти, -- сказал сухонький.
     -- Что? -- нервный сбавил свой стремительный шаг. -- Что именно?
     --  Если... -- сухонький опасливо глянул на социолога и  вскочил тоже с
койки. -- Иди сюда, -- позвал он нервного. И пошел в угол. -- Иди сюда.
     -- Ну?
     -- Только одно может спасти, -- быстро и негромко заго­ворил сухонький,
-- если этот, с чемоданом, окажется  ка­кой-нибудь шпион. Понял? Если бы его
разоблачили...
     --  Ну,  жди,  когда его там  разоблачат!  --  тоже негромко воскликнул
нервный. -- Пока его...
     -- Слушай  сюда!  --  зашипел  сухонький.  --  Послушай  сперва,  потом
паникуй. Вы  --  так: мол, этот  человек  пока­зался  нам  подозрительным --
разглядывает,  мол,  все, всем интересуется...  Чемодан  у него  какой-то...
Говорил же твой друг: "Что это у тебя там?" У него фотоаппарата не было?
     -- Что же теперь, показался человек подозрительным -- давай его из окна
выкидывать?
     -- Ну, сидите тогда, -- обиделся сухонький.  И  пошел на свое место. --
Им хочешь, как лучше, а они... Сидите! Охота сидеть -- сидите.
     -- Так,  -- сказал социолог заканчивая записывать исто­рию нервного. --
Ну, а вы? -- это он к электрику.
     -- Да  у меня тоже...  с гостями связано, --  стал охотно рас­сказывать
электрик.  Сперва  он  несколько сбивался, но ско­ро  наладился, и все пошло
гладко, и тон он обрел --  снис­ходительно-грустный, но не  безысходный.  --
Теща пришла и  дочь  ее с  мужем. Мужа  этого,  свояка-то мово,  фамилия  --
Назаров. Этот Назаров всячески распространяет про меня, что я часто выпиваю.
Такой  тоже склочный мужик, просто...  это... не знаю.  Я просто измучился с
ним. "Назаров, -- го­ворю,  -- ну  что ты, ей  богу? Ну что? Вот же какой ты
чело­век, ей-богу! Вот же ведь какой ты". Морда, как на витри­не, -- весь...
такой... только распоряжаться: долдонит и  долдонит  свое. "Да брось ты,  --
говорю, -- Назаров, чего  ты? Ну какой же ты, ей-богу!  Не надо, Назаров, не
надо.  Ну  че­го ты?" А  тут  он  кандидатскую  диссертацию  защитил...  Ну,
приходят  вчера.  А  я за кефиром как раз ходил... Выпили, правда, на углу с
мужиками по кружке пива. Я даже свою не допил: придет, думаю,  этот Назаров,
начнет опять... Мужи­ки еще посмеялись. "Чего ты? -- говорят.  -- Брось  ты,
-- го­ворят, -- Пахомов, ерунду-то говорить: свояк какой-то. Брось, Пахомов,
не надо".  Э,  думаю, не знаете вы  Назарова. Нет, думаю,  не  буду.  И  вот
прихожу я домой...


     ИСТОРИЯ В ДОМЕ ПАХОМОВА,
     
РАССКАЗАННАЯ ПАХОМОВЫМ

     Приходит  электрик к себе домой, а  у него гости:  теща его с дочерью и
Назаров.
     -- Здравствуйте, -- вежливо  сказал электрик. -- Ну  что, Назаров, тебя
можно поздравить?
     -- Можно поздравить, -- сказал Назаров. -- Можно по­здравить.
     -- Поздравляю, -- сказал электрик.
     -- Кто же на сухую поздравляет!-- удивился Назаров.
     И теща тоже удивилась:
     -- Ты что это, Пахомов, завязал, что ли?
     Электрик ничего не сказал на это.
     -- Завязал, что ли?-- еще раз спросила теща. -- А?
     -- Нет,  почему завязал, -- молвил электрик после неко­торого молчания.
-- Наоборот, я сейчас кружку пива выпил. А больше нет настроения.
     --  Что  значит "нет  настроения"?  У  людей  такое собы­тие... --  это
вступила жена электрика. -- Сядьте и выпейте.
     -- Ну и что же,  что у людей событие? А  у  меня нет  настро­ения. Если
желаете, могу сыграть в шахматы с кем-нибудь. Давай, Назаров?
     -- Ерунда какая-то получается, -- возмутился Назаров. -- К нему  пришли
как к  человеку,  а он  -- в  шахматы. Фишер на­шелся.  Ты что, смеешься над
нами?
     -- Никто над вами не  смеется,  а пить  не буду.  Я уже  выпил  сегодня
кружку пива, хватит.
     -- Но так же тоже  нельзя, -- обиделась и  жена  Назарова, Назариха. --
Зачем же нас в смешном виде-то выставлять?
     -- Никто вас в смешном виде  не выставляет, -- спокойно, с достоинством
сказал электрик. -- Наоборот, будьте как до­ма... Предлагаю в шахматы.
     -- Да при чем тут шахматы?! -- закричал Назаров. -- Я -- ученый человек
теперь, я столько трудов положил, а ты не со­изволишь даже за столом со мной
посидеть! У меня сейчас кри­зис после такого напряжения, а ты  мне шахматы в
нос  суешь. Бессовестный ты после этого!  У  тебя никакого уважения  не­ту к
ученым. Как был электрик, так электрик и есть.
     -- Я ученых уважаю, --  парировал эту бестактную выход­ку  электрик, --
но я не уважаю тех  ученых,  которые начина­ют сразу зазнаваться. Вот  таких
ученых я  не  уважаю, это ты точно заметил,  Назаров! Смотри,  Назаров,  ох,
смотри... за­знайство до добра не доводит. Смотри, Назаров.
     -- Нахал!-- закричал опять Назаров. -- А еще родственник! Ну давай хоть

шампанского выпьем?
     -- Нет, -- стоял электрик. -- Ни шампанского, ни сухого -- ничего.
     --  Пахом, --  обратилась к электрику жена его, -- людей на­до уважать.
Ну  чего  ты? Садись за стол... у  меня всего полно: водки всякой, даже твоя
любимая перцовка есть. Нельзя же так, в самом деле.
     -- Как? -- спросил ее электрик.
     --  Да  вот  так-то  вот:  люди тебя  упрашивают,  а ты не хо­чешь свою
гордость побороть. Может, тебя обидел кто?
     --  Никто меня не обидел.  Но  только я  пить не  буду. Ясно?  Пусть  я
электрик, но по принуждению пить не буду.
     -- Но, Пахом...
     -- Что  "Пахом"? Что "Пахом"? Я пятьдесят  лет Пахом.  Я сказал -- нет.
Все.
     -- Но почему? Почему-у?!
     -- Не буду, и все. И хватит на эту тему. Давайте лучше в шахматы.
     -- Да пошел ты к чертовой матери со своими шахмата­ми! -- вышел из себя
Назаров. -- Чего ты  привязался со  своими  шахматами. Я тебя  последний раз
спрашиваю: будешь пить?
     -- Нет.
     Все некоторое время смотрели на упрямого электрика.
     -- Знаешь, кто ты после этого?-- спросил Назаров.
     -- Не знаю, ну-ка ?
     --  Верблюд. Те тоже подолгу не пьют  в пустыне. Вот тебя  тоже надо  в
пустыню...
     -- Куда, куда? -- спросил электрик. -- Куда меня надо?
     -- В пустыню, к верблюдам...
     Электрик встал  и дал Назарову шахматами в лоб. Фигурки  разлетелись по
полу... Электрик пополз их собирать.
     -- Извини,  Назаров, -- сказал  он. -- Я не  хотел...  Черт его  знает,
затемнение  какое-то... Может,  все же сыграем  в  шах­маты? Или  ты  сильно
обиделся?

     -- Обиделся? -- спросил нервный электрика.
     -- Обиделся, -- вздохнул электрик.
     -- Вот они все так.  Ну  до того обидчивые, до того обидчи­вые -- спасу
нет!
     -- Что же ему, спасибо говорить -- в  лоб  засветили?..  -- подал голос
мрачный.
     -- Он же извинился.
     -- Я же извинился.
     -- Не могу! --  взревел вдруг урка. -- Не  могу!..  Счас  буду метелить
обоих -- за вранье. Да хоть бы врали, пала, как лю­ди, а то врут,  как... --
урка сел в кровати и смотрел  злыми глазами на электрика и нервного, которые
сидели  рядыш­ком. -- Христосики! Фишера! До  того культурные, пала, до того
вежливые -- аж  зубы ломит. Шмакодявки... шкуру  спа­сать  кинулись. Никакой
гордости у людей!
     -- Ты! --  крикнул электрик Пахомов. -- Ну-ка, закрой сифон!  Смелый...
Смелый? Ну-ка расскажи, как ты здесь очутился? Ну-ка?
     --  А  чего мне скрывать-то? Напугал, пала. Я те все  без  науки скажу:
взял часы у  одного...  Выпить не  хватило, я вы­шел на улицу  и  попросил у
какой-то пьяной шляпы часы в долг.
     -- Вона  -- часы  в долг! -- вконец обозлился  электрик. --  А костюм в
долг не  попросил? Часы он в долг попросил. Это и есть твоя гордость? Это об

этом ты шумишь?
     -- Это называется --  ограбил, а не  попросил,  -- поддер­жал электрика
нервный, тоже оскорбленный выкриками ур­ки. -- Интеллигент нашелся.
     -- Нет, это называется  -- по-про-сил,  --  настаивал ур­ка. --  Ты мне
чужую  статью не  шей.  Поал?  Не шей. Я подо­шел и по-про-сил:  "Гражданин,
одолжи мне свои бока". Я не сказал: "отдай", я сказал: "о-дол-жи". Поал?
     -- Как? -- спросил вдруг очкарик. -- Как?
     -- Чего "как"?
     -- Как вы сказали: "бока"?
     -- Ну, бока -- часы... Некоторые называют часы -- бока. Еще называют --
бочата. Если часы золотые, тогда -- рыжие.
     Очкарик встал и подошел к социологу.
     -- У  вас какие  очки? -- спросил  он. --  Я не в том смысле, рыжие или
нет, -- с какой диоптрией?
     -- Минус четыре.
     -- Разрешите? -- попросил очкарик.
     Социолог  снял  очки  и подал очкарику.  Тот  надел их... ог­ляделся...
Сказал:
     -- Неплохо.
     Затем он подошел к урке и внимательно всмотрелся в него.
     -- Да, -- сказал он. -- Совершенно точно! Встать!
     -- Ша... -- заговорил было урка.
     -- Встать! -- опять скомандовал очкарик довольно властно.
     -- Ша, -- сказал урка, поднимаясь. -- В щем дело?
     Очкарик развернулся и влепил ему такую же звонкую, та­кую же отчетливую
пощечину,  как  и  давеча.  Урка кинулся  было  на  очкарика,  но  тот умело
уклонился и правой в че­люсть свалил урку на кровать.
     -- Это был  я,  -- сказал очкарик спокойно. -- Я вспомнил это идиотское
"бока".
     Урка хотел опять вскочить и вскочил, но очкарик спо­койно стоял и ждал,
так профессионально стоял и ждал, что урка... остался стоять.
     -- Та  пьяная  шляпа -- это был я,  -- пояснил  очкарик.  -- Я вспомнил
слово "бока"... и узнал вас.  Что вы  отняли ча­сы --  это я готов понять: с
такой  рожей дарить, например,  часы  -- нелепо. Но  за  что  вы меня  еще и
ударили?
     -- Да що ты ко мне пришился?! -- заорал урка истерич­но. -- Какие щасы?
     Открылась  дверь, и вошел старшина.  Он  заглянул в  бу­мажку с  трудом
прочитал:
     --  Гриши... Гриша-ков и Ковалев, к дежурному. В прос­тынях прямо,  там
переоденетесь.
     Урка и очкарик пошли на выход.
     -- Товарищ... -- сказал социолог. -- Очки-то.
     -- О! -- спохватился очкарик. -- Извините. Спасибо.
     -- Пожалуйста. Вы еще вернетесь?
     Очкарик пожал плечами:
     -- Не знаю.
     Старшина и двое в простынях вышли.
     -- Надавал он ему, -- с восхищением сказал сухонький.
     -- Хилый-хилый, а двинул хорошо, правда,  -- Соколов нервно потер руки.
-- В челюсть красивый был удар.
     -- Сейчас вас, наверно, будут вызывать, -- заговорил со­циолог. -- Я бы
хотел, чтобы еще кто-нибудь... Может быть, вы? -- обратился он к сухонькому.
     -- Нет, -- твердо сказал сухонький. -- Я не буду.
     -- Почему?
     -- Не буду... Все, -- у сухонького отчеканилась на лице непреклонность.
Он  пояснил:  --  Пусть  наука  занимается  своим  делом,  а  не  бегает  по
вытрезвителям. Нашли тоже... Делать, что ли, больше нечего?
     -- Да почему вы так?
     --  Да  потому! До сих пор на луну не высадились,  а  по вы­трезвителям
бегаете. На луну лететь надо, вот что! -- сухонь­кий чего-то осмелел  и стал
кричать на социолога. -- Взяли моду -- рису-уют, высмеивают... А на луну кто
полетит?! Пушкин? Чем рисованием-то заниматься, на луну бы лете­ли.  А то на
луну вас  не загонишь, а  по  вытрезвителям бе­гать -- это  вы рады без ума.
Чего  тут  хорошего?  --   бегаете...  Чего   тут  интересного?  Ничего  тут
интересного нет --  хвора­ют  люди,  и  все. Тяжело людям,  а вы  бегаете  с
вопросами. На луну надо лететь!
     Социолог  очень изумился... Он пооглядывался кругом,  -- полагая, что и
все  тоже изумились, --  все внимательно слушали сухонького, и  он тоже стал
слушать. Сухонький враз как-то устал, лег на кровать и закрылся простыней.
     -- Последние  силы  растратишь тут, --  сказал  он. -- У ме­ня  никаких
историй  не  было, -- еще  сказал он, помолчав.  -- Я ручной. Причин никаких
нету... Тоски тоже. И грусти нет. Я сам по себе... Независимый.
     Социолог  пожал  плечами,  посидел,  уткнувшись  в  блок­нотик,  что-то
записал. Потом повернулся к Ивану-тракто­ристу.
     -- Я тоже, -- сразу отрубил Иван.
     -- Что "тоже"? -- не понял социолог.
     -- У меня тоже тоски нет.
     -- А при чем здесь тоска?
     -- Ну, вы же причину ищите.
     -- Да...
     --  Вот. Я  ее  не  знаю.  Но тоски  никакой  не  было.  Ехал в баню...
Наоборот, хорошо на душе было.
     -- Нет,  они этого  не понимают! -- вскричал вдруг  сухонь­кий и  сел в
кровати.  -- Ты им  дай  тоску какую-то -- печаль!  А так  просто  не  может
человек выпить! Просто -- взял и...
     Тут вошел старшина и объявил:
     -- Собирайтесь. Поедем в суд.
     -- Вот, -- сказал  сухонький, -- а мы тут причину ищем. Счас нам найдут
причину... помогут.

     
СУД

     И грянул суд.
     Судили  три  строгие женщины.  Они  сидели за  столом,  од­на,  похоже,
главная, -- в центре, две -- по бокам, пожилая и молодая.
     Подсудимые сидели в коридоре. Урки среди них не было.
     Первого вызвали очкарика.
     -- Григорьев, -- позвал старшина.
     Подсудимые  все пошевелились... Очкарик  встал и пошел к двери, которая
вела в комнату судей.
     -- Гришаков, -- поправил он старшину.
     -- Чего? -- не понял тот.
     -- Моя фамилия Гришаков, а не Григорьев.
     -- Какая разница, -- мирно сказал старшина.
     -- Разница большая, -- заметил сухонький. -- Одно де­ло...
     -- Ждите! -- велел старшина. Сухонький замолк.
     --   Здравствуйте,  --  сказал  очкарик  женщинам-судьям.  С  ним  тоже
поздоровались. И сказали:
     -- Садитесь.
     --  Мы ознакомились с вашим делом, -- заговорила  глав­ная  женщина. --
Здесь -- показания свидетелей... Заявление заведующего магазином...
     -- Надо  же -- дело! -- усмехнулся очкарик. Но он рано стал усмехаться,
он это скоро понял.
     -- Вы пока не улыбайтесь, -- сказала пожилая женщи­на. -- Не надо пока.
     -- Да нет, я... но не очень ли это громко -- дело? Там де­ла-то нет.
     --  Есть  дело,   --   говорила   дальше  главная  женщина.  --  И  вам
действительно рано улыбаться.
     -- А в чем дело-то?
     -- Мы хотим услышать это от вас.
     -- Я плохо помню.  С утра вообще ничего не помнил... С мясником что-то?
В магазине? Мне в милиции сказали сей­час...
     --   Вы  оскорбили   продавца   мясного   отдела   Завалихина  Геннадия
Николаевича...
     -- О-о,  -- простонал  очкарик. --  Он же обвешивает поку­пателей! Этот
лоб нахально обвешивает всех покупателей, я ему сказал это...
     --  Минуточку,  минуточку, -- прервала его главная жен­щина, -- давайте
по порядку: вы сделали замечание продав­цу. И выражайтесь... точнее: фамилия
продавца Завалихин, никакой он не лоб.
     -- Он самый настоящий лоб, лоботряс, жулик...
     -- Сейчас не о нем речь, мы говорим о вас.
     -- Хорошо. Что вас интересует?
     -- Как было дело?
     -- Я не помню.
     --  Напомню.  Двадцать   пятого   сентября  сего  года  вы  при­шли   в
продовольственный магазин номер  двадцать во­семь,  --  стала рассказывать с
бумажки женщина, -- и сде­лали замечание  продавцу мясного отдела Завалихину
Ген­надию Николаевичу, что он обвешивает покупателей. Зава­лихин вышел из-за
прилавка и вывел вас на улицу...
     Очкарик поежился, качнул головой. Сказал негромко и горько:
     -- Кошмар.
     --  Кошмар не в этом. Кошмар дальше: вы пошли, где-то напились и пришли
в  таком   состоянии  выяснять  отношения  с  Завалихиным.  Вас   попытались
остановить...
     -- Хорошо... дальше  не нужно: я что-то такое припоми­наю. А где у меня
часы отняли?
     -- Это вы должны вспомнить, здесь происшествие в ма­газине...
     -- Хорошо... черт с ним, с часами. Что я теперь должен делать?
     Три женщины выразительно посмотрели на него. Очка­рик занервничал.
     -- Я не понимаю, -- сказал он. -- Ну, случилось... что дальше?
     --  Вы  должны объяснить, почему вы устроили дебош  в магазине.  Почему
напились? Часто это у вас?
     --  Я напился с отчаяния. Когда  этот  лоб выставил меня из магазина, я
решил, что наступило светопреставление, ко­нец.
     -- Не  надо острить, -- попросила молодая женщина. --  Вы не уголовник,
вы научный сотрудник, не забывайте об этом.
     --  Я  не  острю,  --  заволновался  очкарик.  --  И,  пожалуй­ста,  не
напоминайте, кто я такой -- это не имеет никакого значения.
     -- Это имеет значение.
     -- Это не  имеет никакого значения, -- уперся очкарик. -- Это абсолютно
все равно. Я  решил,  что дальше жить бес­смысленно. У вас было когда-нибудь
такое чувство?
     -- Здесь мы спрашиваем, Гришаков, -- заметила главная женщина.
     -- Я  и отвечаю: я отчетливо  понял, что наступил конец света. Конец...
--  Гришаков мучительно  поискал, как еще обозначить "конец", не  нашел.  --
Конец,  понимаете?  Даль­ше  я  буду   притворяться,  что  живу,   чувствую,
работаю...
     -- Он ударил вас?
     -- Нет, просто выкинул из магазина... И закрыл дверь. Я думал, он будет
драться... я  приготовился  драться,  поэтому  покорно шел из магазина.  Это
ужасно... Это катастрофа.
     --  В  чем  катастрофа?  --  спросила  пожилая  женщина.  --  Уточните,
пожалуйста.
     -- В том,  что  меня выкинули из магазина. Даже так: катастрофа в  том,
что... Не  знаю,  --  вдруг  резко сказал Гришаков.  -- Неужели  вы сами  не
понимаете?  В  магазине  ору­дует скотина... Черт, не знаю. Противно мне  об
этом гово­рить.