• Нашел https://chelyabinsk.profsafe.ru http://chelyabinsk.profsafe.ru/   Выгодно https://krasnoyarsk.profsafe.ru http://krasnoyarsk.profsafe.ru/

• Другая важная характеристика одежды для охоты - продуманый, комфортный покрой.. . Комфортная одежда для охоты в Екатеринбурге представлена в охотничьем супермаркете Стрелец. Высочайшее качество лучших производителей, большой выбор.

Печки-лавочки

     Накануне, ближе к  вечеру, собралась родня: провожали Ивана Расторгуева
в путь-дорогу. Ехал  Иван на курорт. К мо­рю. Первый раз в жизни. Ну, выпили
немного  --  разговори­лись.  Заспорили.  Дело в  том, что Иван,  имея  одну
путевку,  вез  с  собой еще  жену  Нюру  и  двух малых  детей.  Вот о том  и
заспорили: надо ли везти детей-то? Иван считал, что надо. Даже обозлился.
     -- Вот что  я вам  скажу, уважаемая родня: пеньком дрему­чим --  это  я
сумею прожить. Я хочу, чтоб дети мои с малых лет развитие получили! Вот так.
Не  отдых мне  этот нужен!.. Я  вон пошел с  удочкой,  посидел  на бережку в
тенечке --  и все,  и  печки-лавочки.  Отдохнул.  Да еще бутылочку  в кустах
раздавлю... Так? А  вон им, -- в сторону маленьких детей, -- им больше надо.
Они, к примеру, пошли  в  школу,  стали  про­ходить море -- а они его живьем
видели, море-то? Скажут,  папка возил  нас, когда  мы маленькие были.  Я вон
отца-то почти  не помню,  а  вот  помню, как он меня  маленького в Березовку
возил. Вот ведь что запомнилось! Ведь тоже небось и ласкал, и конфетку когда
привозил -- а вот ничего не запо­мнил, а запомнил, как возил с собой на коне
в Березовку...
     -- А я тебе скажу почему,  -- заговорил Васька Чулков, двоюродный  брат
Ивана. -- Это потому, что на коне.
     -- Что "на коне"?
     -- На коне  возил,  а не на  мотоцикле. Поэтому  ты и запо­мнил. Я  вон
своих вожу...
     -- Да это не поэтому! -- зашумели на Ваську.
     -- Это ерунда! Какая разница -- что на коне, что на мото­цикле?
     -- Сравнил козлятину с телятиной!
     -- Дайте мне досказать-то! -- застучал вилкой по графину Иван. -- Я для
того и позвал вас -- выяснить...
     -- Да не пропадут! -- воскликнул дед Кузьма, храбрый  старый матрос. --
Что, в Америку, что ли, едут? В Россию же.
     -- Да шибко уж маленькие, прямо сердце заходится, -- повернулась к нему
теща Ивана, Акулина Ивановна. -- Чего уж так зазудело-то?
     -- Он же говорит чего.
     -- Блажь какая-то...
     -- Да с грудными и то ездют.
     --  Да с грудными-то легче. Его накормил, он и спит себе.  А  ведь тут,
отвернись куда, они уж -- под колесами.
     -- Ну уж -- под колесами. Чего уж?.. Езжай, Ванька, не слушай никого.
     -- Нюр, -- обратились к жене Ивана, -- ты-то как? Чего молчишь-то?
     -- Да я прям не знаю... Он мне все мозги запудрил с этим морем. Я  уж и
не знаю, как теперь... Вроде, так-то, охота, а у  самой душа в пятки  уходит
-- боюсь.
     -- Чего боисся-то?
     -- А ну как да захворают дорогой?
     -- Чирий тебе на язык!
     -- В сумку,  чтоб  сухари  не  мялись,  -- в  сердцах  молвил языкастый
Ванька. -- Ворона каркнула во все воронье горло.
     -- А захворают, вы -- так, -- стала учить Нюру и Ивана одна молодящаяся
бабочка не совсем деревенского по­кроя,  -- сразу кондуктора: так и так -- у
нас  заболели дети. Вызовите,  пожалуйста,  нам на следующей  станции врача.
Все! Она идет в радиоузел --  она обязана, -- вызывает по рации санслужбу, и
на следующей станции...
     -- Ну, тут семь раз дуба врежешь, пока они там по ра­ции...
     --  Это  все -- колеса. Ты, Иван, держи на всякий случай бутылку белой,
--  стал по-своему  учить Васька Чулков.  -- Как ребенок захворал, -- ты ему
компресс на грудку. Нюра, возьми с собой ваты  и бергаментной бумаги. У меня
вон...
     -- Я взяла.
     -- А?
     -- Взяла, говорю! Бергамент-то.
     -- Вот. Ты вон глянь, что у меня с горлом-то делается... Нет, ты глянь!
А-о!.. О-о! -- Васька растопырил  перед Нюрой  свой рот. -- Меня  же ангина,
сволочь, живьем ест! У меня же гланды в пять раз увеличены... Ты глянь!
     -- Да пошел ты к дьяволу со своими гландами!  -- рассер­дилась Нюра. --
Водку пить -- у вас гланды не болят.
     -- Так я потому и пью-то! Вынужден! Если бы не гланды, я бы ее, заразу,
на дух не принял.
     --  Не,  Иван,  ты  как  приедешь, ты перво-наперво...  Слышь?  Ты  как
приедешь, ты... Слышь! Ваня, слушай сюда!.. Ты как приедешь...
     -- Ты дай сперва приехать, елки зеленые! -- все злился Ванька. А злился
он потому,  что говорили все сразу и никому до его забот не было дела, а так
-- лишь бы поговорить. -- Приедешь с вами.
     --  А вот  приехал тоже  один  мужик  в  город  и  думает:  где бы  тут
подцепить?..
     -- Чего подцепить?
     -- Не чего, а кого, это же одушевленный предмет.
     -- Кто?
     -- Ну, кто?.. Что, не понимаешь?..
     -- Не, ну ты говоришь -- подцепить. Кого подцепить?
     -- Кралю каку-нибудь, кого.
     -- А-а. Ну, так.
     -- Ну слушай... -- Двое  говоривших склонились лбами  над столом.  Тот,
который хотел рассказать историю мужика в городе, был очень серьезен  и даже
намеревался  взять  соседа  за грудки и подтянуть его ближе к себе, но сосед
отпихивал руки,
     -- Ты слушай!
     -- Я слушаю, чего ты руки-то тянешь?
     -- Я не тяну. Слушай!
     -- Ну?
     -- Приехал и думает: где б тут подцепить?
     -- Да сколько же он  думать-то будет? Все думает  и дума­ет... Чего  ты
руки-то тянешь?
     В другом конце стола подняли тему -- как надо лечить язву желудка.
     --  Я и разговорись с им в автобусе-то, -- рассказывал худой мужичок  с
золотыми зубами. Обстоятельно  рассказы­вал,  длинно. Со вкусом. --  Да.  Он
меня спрашивает: чо, мол,  такой черный-то? Не хвораешь? Да и  хворать, мол,
не  хво­раю,  но и сильно здоровым тоже  не  назовешь,  это я-то  ему.  Язва
двенадцатиперстной, говорю. Он говорит: я тебя научу,  как лечить.  За месяц
как рукой снимет.
     -- Как же?
     -- Возьми, говорит, тройного одеколона --  флаконов  пять сразу, слей в
четверть. Потом, говорит, наруби мелко-мелко алоя -- и намешай...
     -- А почему одеколон, а не водку?..
     -- Обычно же на спирту настаивают.
     -- А черт его знает -- обязательно, говорит, тройной оде­колон.
     -- Ну и по скольку принимать?
     --  А  вон  и Лев  Казимирыч  идет! --  увидел  кто-то.  --  Э-эй,  Лев
Казимирыч!..
     По  дороге с  палочкой медленно и культурно шагал  седой старичок,  Лев
Казимирыч.
     Застучали в окно, позвали в несколько голосов:
     -- Лев Казимирыч!..
     Лев Казимирыч поднял умную голову в шляпе, посмот­рел на окна и свернул
к воротчикам. Шагу не прибавил.
     И  сразу  все за  столом  заговорили об одном --  какой умный  этот Лев
Казимирыч, сколько он, собака, знает вся­кой всячины, выращивает даже яблоки
и выписывает книги.
     --  Этто иду лонись  мимо его  ограды, он мне шумит  из-за  штафетника:
зайди! Зашел. Он держит в одной руке журнал какой-то, а в другой  -- яблоко.
Вот, говорит, -- теория, а вот -- практика. Покушай. Ну, я куснул яблоко...
     -- А  как он  рой Егору  Козлову посадил! Ведра,  тазы, миски хватайте,
кричит, чо  попало  --  стучите!  Гром  нужен! Я  тогда в  суматохе  Нюрашке
Козловой  крынок штук  пять  расколол -- они сушились на  плетне,  я и пошел
колышком по им -- гром делать...
     Засмеялись.
     -- Нюрашка-то по голове тебе гром не сделала?
     -- Рой сажал! -- тут не до крынок.
     -- Ой, и башка же у этого Казимирыча!
     -- А мы как-то...
     Вошел  Лев  Казимирыч...  Снял  шляпу,  слегка --  с  досто­инством  --
поклонился честной компании.
     -- Мир дому сему.
     -- С нами, Казимирыча!
     -- Дайте стул-то!.. -- засуетились.
     -- По поводу чего сбор? -- спросил Лев Казимирыч, при­саживаясь на стул
к столу.
     -- Да вот Ивана провожаем. На море едет...
     Лев Казимирыч слегка удивился.
     -- На море?
     --  Отдыхать.  В санаторий.  Да вот,  Казимирыч, помоги советом:  хочет
детишек взять, Иван-то,  а мы  -- против,  -- обратилась к умному Казимирычу
Акулина Ивановна,  теща Ивана.  -- У меня  сердце  загодя мрет  -- шибко  уж
маленькие дети-то! А он их потащит. На кой же черт?
     -- Зачем? -- спросил Казимирыч Ивана.
     -- Чего "зачем"? -- не понял тот.
     -- Детей-то?
     -- Позагорать... Море посмотреть.
     -- Ты в своем уме?
     За столом замерли. Все смотрели на Казимирыча.
     -- А что? -- спросил Иван.
     -- Ты хочешь оставить там детей?
     -- То есть?
     -- То  есть  у  них там  сразу откроется дизентерия...  Если  еще не по
дороге. Папа... ничего умнее не придумал?
     -- Да?
     -- Да, -- спокойно сказал Казимирыч.
     Всем сразу стало как-то легко. Даже весело.
     -- Вот, Ванька!.. А ведь говорили ему! Говорили! Нет, уперся, дубина!..
Спасибо, Лев Казимирыч!
     -- Не за что.
     -- Выпьете, Лев Казимирыч? Махонькую...
     -- Нет, спасибо. Нельзя.
     -- Махонькую!
     -- Нельзя. Спасибо.
     -- Лев Казимирыч! -- полез к  старичку с дальнего конца стола мужичок с
золотыми зубами. --  А  вот скажите  мне на  милость:  если намешать  алой с
тройным одеколоном...
     -- Да не лезь ты со своим  тройным одеколоном! Если уж хочешь знать, то
я  тебе  скажу: "Красный  мак"  лучше. Лев Ка­зимирыч,  у меня к  вам другой
вопрос: вот, допустим, у вас засорился жиклер...
     --  Так,  --  сказал   Лев  Казимирыч,  склонив  набочок  го­ловку.  --
Засорился. Прекратилась подача топлива в цилинд­ры. Ну?
     -- А мотор работает!
     -- Мотор не работает.
     -- Работает!
     -- Значит, жиклер не засорился.
     -- Нет, засорился: идет натуральная стрельба.
     -- Значит, засорился, но не совсем. Логика.
     -- Споем, Лев Казимирыч?!
     В дальнем конце стола, где мужичок с  золотыми зубами, услышали "споем"
и запели:

     А сброшу кольца, сброшу серьги.
     В шумный город жить пойду... --

     запела здоровенная курносая девица и скосила... опасный, как ей, должно
быть, теперь казалось, глаз на молодого со­седа.

     Там назову себя цыганкой,
     Себя цыганкой назову.
     Раз я сидела и мечтала
     Да у открытого окна;
     А чернобровая, в лохмотьях,
     Ко мне цыганка подошла...

     Опасный  глаз не  встревожил молодого соседа. Он о чем-то  задумался...
Потом потянулся к мужику, у которого жик­лер засорился, а мотор работает.
     -- А дело в том, -- сказал он, -- что это не жиклер засо­рился! Понял?!
     -- А что же?
     -- Поршни подработались. Кольца. Ты давно их смотрел?
     -- Я их никогда не смотрел.
     -- Смени кольца!

     А горят свечи восковые;
     Гроб черным бархатом обшит.
     А в том гробу лежит девчонка --
     Да и она крепко, крепко спит.

     Прислушались было  к песне, но... петь вместе  не умели, а чего  же так
сидеть слушать? -- не на концерт же пришли.

     А на коленях перед гробом
     Стоит изменник молодой...

     --  Зина!  А  Зин!   --  едва  остановили  крупную  девушку.  --  Давай
каку-нибудь, каку все знают.  Давай, голубушка, а  то  уж  ты шибко  страшно
как-то -- гроб...
     --  Эх-х!..  --  Сосед  Льва  Казимирыча,  рослый  мужик, се­рьезный  и
мрачноватый, положил на стол ладонь-лопату;  Лев Казимирыч вздрогнул. -- Лев
Казимирыч, давай что-ни­будь революционное! А?
     --  Спойте  хорошую  русскую  песню, --  посоветовал Лев  Казимирыч. --
"Рябинушку", что ли.
     И запели "Рябинушку".  И славно вышло... Песня даже вышагнула из дома и
не  испортила задумчивый,  хороший  ве­чер  --  поплыла  в  улицу,  достигла
людского слуха, ее не обру­гали, песню.
     -- У Ваньки, что ли?..
     -- Ну. Провожают. Поют.
     -- Поют. Хорошо поют.
     -- На курорт, что ли, едет?
     -- На курорт. Деньги девать некуда дураку.
     -- Ваня, он и есть Ваня:  медом не корми, дай вылупиться. Нюрка-то едет
же?
     -- Берет. Хочет и детей взять.
     -- О-о!.. Знай наших!
     -- Ты поросят-то не ходила глядеть к Ивлевым?
     -- Нет. Я нонче не буду брать... Одну покормлю до нояб­ря -- и  хватит.
Ну их к черту.
     -- Почем же, интересно, Ивлевы-то отдают?
     -- Да почем?.. Двадцать пять, известно. Месячные?
     -- Месячные.
     -- Двадцать пять.
     -- Сходить  завтра поглядеть... Я бы боровка взяла одного. Покормила бы
уж, черт его бей. Тоскливо без мяса-то, тос­кливо.
     -- Знамо, тоскливо.
     -- Тоскливо.

     Утром Ивана с Нюрой провожали до автобуса. На тракт.
     Шли серединой  улицы: Иван с Нюрой  --  в центре,  по  бо­кам -- тетки,
дяди. Иван  при  шляпе,  в шуршащем  плаще,  торжественный  и помятый  после
вчерашних  проводов.  Нюр­ка  в цветастой  шали, в черной  юбке,  в атласной
бордовой кофте -- нарядная, как в праздник.
     Шел  также  молодой племянник  Ивана  с гитарой и  гром­ко играл что-то
нездешнее, с маху вколачивая по струнам.
     Встречные  останавливались, провожали  глазами группу и  шли  дальше по
своим делам. Может, кому и доведется когда-нибудь  уезжать из села -- так же
вот пойдет с родней по ули­це, также будут все обращать внимание.
     Пришли  на автобусную станцию...  Иван с двоюродными братьями  отошли в
чайную. Жена Нюра и старшие в родне промолчали: положено. На дорожку.
     Скоро  Иван  и  братья  вышли  из  чайной   --  красные,  по­кашливали.
Закуривали.
     -- Дай твоих, у меня мятью какие-то...
     -- Спал, что ль, на них?
     -- Сел где-то...
     -- Ваньк, дорогой-то не пей шибко.
     -- Да ну, что я?..
     --  Ты  пивко лучше. Захотел  выпить,  возьми пару  бутылок пива  -- не
задуреешь, все будет нормально.
     -- Да ну, что я?..
     Братья -- ребята  все крепкие,  кулакастые -- вместе  кому хошь свернут
шею. А города опасались. Иван слегка волно­вался.
     -- Не духарись там особо...
     -- Да ну, что я?..
     Подошел автобус.
     Родные наскоро перецеловались...
     -- Иван, гляди там!..
     -- Мама,  ребятишек-то,  это  --  смотри  тут за  ими. На  реку  бы  не
ходили...
     -- Да ехайте, ехайте -- погляжу тут.
     -- А то у меня душа болит...
     -- Ехайте! Раз уж  тронулись --  ехайте. Чего бы, дуракам, здесь-то  не
отдохнуть? Ехайте уж...
     --  Нюра, Нюр, -- подсказывали под руку, --  ты деньги-то под юбку, под
юбку; ни один дьявол не  догадается...  Я сроду  под  юбкой вожу... Целеньки
будут.
     -- Мам, ребятишек-то гляди... На реку бы, на реку -- гляди!
     -- Пишите! Иван, пиши!
     -- Все будет -- печки-лавочки! -- кричал уже из окна Иван.
     -- Мама, ребятишек... ради Христа!..
     Поехали. Автобус  двинулся.  Поехали  наши  --  не робейте,  держитесь!
Привыкайте.
     Иван  маленько  в автобусе  принахмурился;  все  глядел  в  окно,  пока
проезжали деревню, знакомые с детства места... Поскотину проехали, лесок...
     -- Первый раз? -- поинтересовался сосед Ивана, пожи­лой добрый человек.
     Иван отвернулся от окна и зачем-то бодро соврал:
     -- Да ну, что  вы!.. --  И посмотрел на Нюру, и опять при­нахмурился, и
отвернулся к окну. Посидел маленько, повер­нулся к соседу. -- Куда -- первый
раз?
     -- В далекий путь-то.
     -- А вы почему догадались?
     -- Ну... видно: всей родней провожали.
     -- Нет, я в городе-то бывал, а так далеко не бывал -- пер­вый раз.
     -- А куда?
     -- К Черному морю.
     -- Хорошее дело.
     -- В санаторий.
     -- Хорошее дело.

     Билеты продавали снаружи вокзала, и была большая оче­редь. Иван устроил
Нюру с чемоданом возле скверика, а сам побежал занимать очередь.
     Стал за каким-то человеком  в  шляпе  -- шляпа за шляпой.  Иван проявил
какую-то странную, несвойственную ему го­ворливость. Вообще в городе он стал
какой-то суетливый. Волновался, что ли.
     -- За билетом? -- спросил он человечка в шляпе.
     Человечек  читал  газету,  оторвался  на  малое  время,  по­смотрел  на
Ивана...
     -- Нет, за колбасой.
     Иван не обиделся.
     -- Далеко?
     Человечек опять отвлекся от газеты, посмотрел на Ивана...
     -- В Ленинград.
     -- А я -- к югу.
     -- Хорошо.
     -- Да решил, знаете... Ну ее, думаю, все  к черту -- поеду.  Билетов-то
хватит?
     -- Должно хватить. А там... Бог ее знает. Народу много.
     -- Да. --  Иван понизил голос, приблизил свою шляпу к шляпе человека  с
газетой. -- Куда, к черту, едут? Чего дома-то не сидится?
     Человек еще раз глянул на Ивана... И стал опять читать газету.
     Иван помолчал, посмотрел  вокруг...  Посмотрел  на длин­ную  очередь...
Заглянул через плечо человеку -- в газету.
     -- Ну, что там?
     Человек раздраженно качнул головой, сказал резковато:
     -- В Буэнос-Айресе слона задавили. Поездом.
     -- Ох, о!.. -- удивился Иван.
     Еще некоторые удивились в очереди, посмотрели на че­ловека с газетой.
     -- А как же поезд? -- спросил Иван.
     -- Поехал дальше. Слушайте, неужели охота говорить при такой жаре?
     Иван виновато замолчал. Он  думал,  что  в очереди, наоборот, надо быть
оживленным  --  всем  повеселей  будет. Посто­ял  еще  немного, потом  молча
поманил рукой Нюру... Та по­дошла.
     -- Постой маленько, -- сказал Иван. -- Я покурю.
     -- Иди к чемодану, там покури.
     Иван  пошел к чемодану, а Нюра осталась стоять в очере­ди -- терпеливо,
с пониманием, что надо стоять, долго надо стоять.

     Билетов всем хватило...  Даже еще,  наверно, остались лишние, так как в
купе, кроме Ивана с Нюрой, был только один пассажир.
     Иван вошел в купе несколько шумно, покрикивал на Нюру.
     --   Вот!..  Здесь  --   двадцать   два,  двадцать  три.  Давай   сюда!
Здравствуйте!
     У   столика   сидел   уверенный   человек,   чуть   даже   наглова­тый,
снисходительный, с легкой насмешечкой в глазу... За­писной командировочный.
     -- Ну, -- сказал командировочный, глядя на Нюру, -- бу­дем знакомиться?
Николай Николаевич.
     -- Иван Расторгуев, -- сказал Иван. -- А это жена моя, Нюра.
     -- Так,  так...  --  И как-то сразу  понял  командировочный, что с этой
парой можно говорить снисходительно, в упор  их разглядывать, Нюру особенно,
только что не похлопывать. -- Далеко ли?
     -- К югу. -- Иван старался быть вежливым, знающим.
     Николай Николаевич засмеялся.
     -- Вы что, перелетные птицы, что ли? К югу?
     Ивана обидел этот смешок, но он не подал виду. Вошел проводник.
     -- Постель будете брать?
     -- Мне не потребуется, -- сказал командировочный, -- я в Горске  схожу.
А им вот  потребуется,  конечно.  Они --  к югу. -- И  командировочный опять
посмеялся, глядя на Нюру.
     -- Да, да, --  поспешно  сказал  Иван, --  нам, конечно,  по­требуется.
Тащите.
     Проводник принес два комплекта -- постели.
     -- Два рубля.
     -- Какие два рубля? -- не понял Иван.
     -- За две постели.
     -- Это... -- Иван почуял некий подвох с этими двумя руб­лями. -- А что,
за постели отдельная плата?
     Командировочный и проводник переглянулись.
     -- Отдельная, отдельная. Давайте поскорей, мне некогда.
     -- Нюся, дай два рубля, пожалуйста, -- спокойно сказал Иван.
     -- Загороди меня, -- тихонько попросила Нюра.
     Иван стал так, чтоб загородить жену от мужчин.
     --  Счас мы свои рублишки  достанем из  чулочка... И отда­дим. -- Ивану
страсть как неловко было, что  деньги -- где-то  у жены "в чулочке"... И  он
прямо,   вызывающе-прямо    посмотрел   на    ухмыляющихся   проводника    и
командировочного   и   тоже   улыбнулся,   но   зло   улыбнулся.   Если   бы
командиро­вочный посмотрел внимательней на Ивана, он бы перестал  улыбаться.
Но он  смотрел невнимательно  -- он  улыбнул­ся. -- Жена у меня боязливая...
возьмут,  говорит,  да  своруют наши  рублишки...  А  кому они  нужны,  наши
рублишки? Верно?
     Нюра достала наконец пятерку... Подала кондуктору. Тот сдал трояк сдачи
и ушел.
     -- Первый раз? -- весело спросил командировочный.
     -- Что?
     -- Едешь-то. Первый раз?
     -- Так точно! А что?
     -- Надо  доверять  людям...  Вот вы едете со  мной вместе,  например, а
деньги  спрятали... аж вон  куда!  --  Командиро­вочный опять  посмеялся. --
Значит, не доверяете мне. Так? Объективно так. Не зная меня, взяли  меня под
подозрение.  А  ехать  вам далеко  --  вы  так и  будете всем  не  доверять?
Дере­венские свои замашки надо оставлять дома. Раз  уж поехали... к югу, как
ты выражаешься,  надо соответственно  и  вести себя... Или  уж сиди дома, не
езди. А куда к югу-то? Юг боль­шой...
     -- На кудыкину гору. Слыхали такую?  Там курорт новый открылся... Вот я
туда первый раз и смазал лыжи.
     Нюра засмеялась. Невольно.
     Командировочного задело за  живое. Особенно  ему не  по­нравилось,  что
Нюра засмеялась.
     -- А ты что это сразу в бутылку-то полез?
     -- А вы что это сразу тыкать-то начали? Я вам не кум, не...
     -- О-о! --  Командировочный удивился и засмеялся на­сильственно. --  Да
мы, оказывается, с гонором!
     -- Вот так, дорогой товарищ... Я бы лично эти ваши ухмылочки не строил.
Что, вы от этого сильно умный, что ли, стали? Нет же...
     -- Иван! -- вмешалась Нюра.
     --  Слушайте!.. --  посерьезнел командировочный. -- Вы все-таки... это,
научитесь вести себя как положено --  вы же не  у себя  в  деревне. Если вам
сделали  замечание,  надо  прислушиваться,  а  не  хорохориться. Поняли?  --
Командировоч­ный повысил голос. -- Научись сначала ездить. Еще  жену с собой
тащит...
     -- А что  тебе моя жена? -- зловеще тихо спросил  Иван. -- Что тебе моя
жена?
     Нюра знала, что после таких вопросов -- так сказан­ных -- Иван дерется.
     -- Вань!..
     -- Что тебе моя жена-то?
     -- То, что надо сначала самому научиться ездить, потом уж жену за собой
возить.
     -- А твое какое дело? Я тебе что, на хвост нечаянно на­ступил?
     -- Да вы только не это... не стройте из себя припадочно­го. Не стройте.
Видели  мы  и  таких... И всяких. -- У  команди­ровочного серьезно  побелели
глаза. -- Не раздувайте ноздри-то, не раздувайте! А то  ведь -- как сел, так
и слезть можешь.
     -- Это кто же, ты ссадишь?
     --  Ванька!   Да  перестань  ты,  Господи-батюшки!..   И  вечно   с  им
какие-нибудь истории!
     Командировочный весь встрепенулся, осмелел еще пуще.
     -- Так вот, чтобы историй этих больше не было -- мы по­можем ему... Ишь
ты, понимаешь...
     -- Ну-ка, помоги.
     -- Сча-ас.  Вот до следующей станции доедем и вызовем милицию. Может, с
историями-то придется  остановку сде­лать...  суток на пятнадцать. Подумать,
как вести себя в доро­ге. А то...
     -- Профурсетка  в штанах,  -- отчетливо сказал Иван.  -- Он еще  пугать
будет... Сам у меня  слезешь. Спрыгнешь...  И -- по  шпалам, по шпалам... --
Иван встал; Нюра вцепилась в него.
     Командировочный вскочил  с  места. Он  сделал  это  по­спешно и  сам же
усовестился своей поспешности, гордо тряхнул головой.
     -- Ах,  так? Ну  погоди...  -- И он пошел из купе,  но  в  две­рях  еще
оглянулся. -- Счас ты у меня уедешь. -- И вышел.
     Нюра перепугалась.
     --  Опять!.. На кой  черт  потащил  тогда,  на  самом-то деле,  если  с
характером своим поганым совладать не можешь?..
     -- Не гнуси. Я, что ли, начал?
     -- Ссадют, правда, на станции -- кукуй там...
     -- Счас -- ссадили.
     -- Он, может, начальник какой, откуда ты знаешь?
     -- Он дурак. Чего он начал ухмылочки строить?
     -- А ты что, с лица  спал от этих ухмылочек? Строй он их!.. Как  хорошо
поехали -- нет, надо свой характер пока­зать!..
     -- Не ори. И не пужайся, наоборот, держи теперь нос выше, а то, правда,
не ссадили бы.
     -- Как хорошо поехали!.. -- горько горевала Нюра.
     Дверь в купе отодвинулась...
     Стояли два кондуктора, а за ними -- командировочный.
     -- Вы что тут? -- спросил кондуктор, который выдавал постели.
     -- Что? -- откликнулся Иван. -- Ничего.
     -- Чего шумите-то?
     -- Кто шумит? Никто не шумит.
     -- А кто меня из вагона выбросить хотел? -- спросил ко­мандировочный.
     --  Вы  что-то  перепутали,  -- спокойно сказал Иван. --  Это  вы  меня
ссадить хочете... А мне неохота -- слезать-то... Я затосковал.
     Кондукторы   увидели,   что  пассажир   --   не  пьян,   обрати­лись  к
командировочному:
     -- Перейдите в другое купе, места есть. Во втором есть два места.
     Командировочный  взял  свой  портфель  и,  смерив Ивана  презрительным,
обещающим взглядом, сказал:
     -- В Горске мы еще увидимся.
     -- Давайте. По кружке пива выпьем...
     --  Ты  это...  не  очень! -- прикрикнул на Ивана  кондук­тор. -- А  то

выпьешь у меня.
     И они ушли.
     -- Вот так! -- сказал Иван. Встал, засунул руки в карманы и прошелся по
свободному купе. -- А то будут тут мне... печ­ки-лавочки строить, понимаешь.
     -- Сиди уж!.. Герой! У самого небось душа в пятки ушла.
     -- У кого? У меня? Мне только на станции сидеть неохота, а то бы ему...
сказал несколько слов. Зато вон как свобод­но стало!.. Хорошо! -- Иван полез
в карман -- закуривать.
     -- Иди в коридор курить-то. Здесь нельзя, наверно.
     Иван вышел в коридор.
     В коридоре стоял молодой мужчина... Смуглый, нарядно одетый, улыбчивый.
Морда -- кирпича просит.
     Иван похлопал по карманам -- в одном  брякнули  спич­ки... Но все равно
смуглый, вежливо улыбнувшись, подста­вил свою папироску. Иван прикурил.
     -- Маленькое  недоразумение?  --  спросил  смуглый, кив­нув  в  сторону
служебного купе.
     -- Да один товарищ... начал чего-то -- ни с того ни с сего...
     -- Далеко?..
     -- Еду-то? К югу. Надо,  знаете, отдохнуть малость. На ку­рорт. -- Иван
теперь решил быть вежливым со всеми подряд.
     -- Один? -- все расспрашивал смуглый, скорый.
     -- Нет, с женой.
     Смуглый вдруг протянул руку -- знакомиться.
     -- Виктор.
     -- Иван.
     -- Кроме вас, в купе есть кто-нибудь?
     -- Нет. Этот-то ушел...
     -- Я тогда  перейду к  вам...  -- Виктор  вошел  в соседнее купе, вынес
большой желтый чемодан. -- А то у меня там одни женщины... Пойдем в твое.
     -- Пошли.
     Вошли в купе.  Виктор приветливо  поздоровался и  засу­нул чемодан  под
сиденье.
     -- Ну вот... --  сказал  он облегченно. И  улыбнулся Нюре.  -- Ну,  как
там... в колхозе-то?
     --  Да ведь оно --  как?  -- пустился в  рассуждения Иван.  -- С  одной
стороны, конечно, хорошо -- материально нас под­держали, с другой стороны...
А вы кто будете по специальности?
     -- Я?
     -- Ну...
     -- Конструктор.
     -- Вот -- городской человек. Вот нам  говорят: давайте сравняем город с
деревней. Давайте! Значит, для вас в городе главное что, деньги? Ну, значит,
давайте и для деревни так же сделаем -- деньги  будут главными. А -- хрен!..
Так нельзя.
     -- Иван, -- сказала Нюра.
     -- Ну?
     Нюра притворно посмеялась.
     -- Ты с какими-то разговорами... Человек, может, устал, а ты...
     -- Нет, нет, я не устал, -- сказал Виктор. -- Ну, так -- деньги?
     -- Деньги. Я,  например, тракторист, она --  доярка. Мы в добрый  месяц
зашибаем где-то -- две, две с лишним сотни.
     -- Да? -- удивился конструктор. -- Я думал, меньше.
     -- Да что вы! Иной раз до трех выходит!..
     -- Вань...
     -- Чего тебе?!
     -- Ну, ну? -- любопытствовал дальше конструктор.
     -- Теперь, -- продолжал Иван,  входя во  вкус коренной  беседы.  -- Что
получается? Если я  не поленюсь,  я  эти  свои сто  двадцать рублей завсегда
вышибу. Так? Буду вкалывать с утра до ночи... а то и ночи прихвачу... Так?
     -- Ну.
     -- Правильно! -- Иван  всерьез волновался. -- Но один маленький вопрос:
чем больше  я получаю, тем меньше  я бес­покоюсь,  что после  меня вырастет.
Вот.
     -- А в чем вопрос-то? Это ответ.
     -- Ну, ответ. А вопрос еще хуже: спроси?
     -- Кого?
     -- Меня.
     -- О чем?
     -- Беспокоюсь я за  пашню? Нет, я по-человечески, ко­нечно, беспокоюсь,
как же. Но, все равно, это не то. Я вспа­хал, и моя песенка спета. Все?
     -- Все.
     --  Хрен!..  Это на заводе -- сковал я,  допустим, ось, так  она ось  и
нужна -- я все сделал...
     -- Но ось-то -- тоже для машины! На одной оси-то не по­едешь.
     -- Правильно! А машину потом соберет другой -- и за  это тоже ему плати
денюжку...
     -- Но ведь и у вас: ты вспахал, другой посеял...
     -- Я вспахал -- получил, он посеял -- получил, а хлеба, например, нету.
А мы денюжку получили. Я к примеру го­ворю.
     -- Это какой-то Гегель получается...
     -- Да никакой не Гегель!
     -- Да почему хлеба-то нету? Неурожай, что ли?
     -- Да меня это не касается, вот штука-то! Не знаю,  мо­жет, неурожай. Я
пахал хорошо. И получил хорошо -- на ку­рорт вот поехал... Хватило.
     -- Вань...
     -- Не ванькай! Я ж за  колхоз волнуюсь, а  не... чего-ни­будь. Мне тоже
понять охота.
     -- Значит, вы живете хорошо, -- подвел итог конструк­тор.
     -- Хорошо. Вон у меня ряшка-то -- с похмелья не... это... Она и у те...
Да. Хорошо живем!
     -- А почему вы в город из деревни бежите?
     --  Это не вопрос, это -- семечки. Я же  эти  сто двадцать рублей везде
могу заработать. Заработаю же я их в городе?..
     -- Наверно.
     -- Заработаю! Силенка есть, и башка на плечах -- сумею.
     -- Сумеешь.
     -- Но в городе я на  эти сто  двадцать рублей... интересней проживу.  В
городе у меня все под  боком: и магазин, и пром­товары,  и парикмахерская, и
вино... А у себя-то  я со своим рубликом еще побегаю поищу  -- где пальтишко
девчонке ку­пить, где рубаху себе,  где  пальто  демисезонное супруге...  За
любым малым пустяком -- в райцентр. А  до райцентра -- семьдесят километров.
Да еще приедешь, а там тоже нету.
     -- М-да. А куда сейчас-то? Место подбирать, куда бе­жать?
     Иван обиделся.
     --  Ать! --  поймал!  Пойма-ал, конструктор... -- Посмеялся недобро. --
Что, есть на примете хорошее местечко?
     -- Обиделся!  -- Конструктор тоже посмеялся -- доб­рее.  -- Оби-иделся,
пахарь. Не обижайся, я без всякого умысла. Куда едете-то?
     -- Я же говорил -- к югу.
     -- А, да. К югу -- это хорошо, -- похвалил конструк­тор. -- Я сам думаю
махнуть скоро... -- И конструктор  про­пел шутливо:  --  "Там  море  Черное,
песок и пляж, там жизнь привольная чарует нас!.." Да?
     Нюра засмеялась.  Она была  очень смешливая  женщина. И смеялась как-то
очень доверчиво и мило -- хотелось ее смешить.
     --  Так-так, -- сказал  довольный  конструктор.  И  поднял­ся. И достал
из-под  сиденья  чемодан. --  Ну,  что нам  тут по­ложили? Собираешься вечно
второпях...  вечно  торопишься... Ну,  конечно,  --  ключи  забыл  дома.  На
пианино. Вечная ис­тория! Ножик есть, Ваня?
     -- Есть.
     -- Да зачем же ломать такой добрый чемодан! -- встряла Нюра.
     -- Ничего.  На наш век  чемоданов хватит. Верно,  Иван?  -- Конструктор
ловко поддел концом ножа блестящие замочки, и они один за другим отскочили.
     -- Вы не по тракторам конструктор?
     -- Нет. По железной дороге.
     -- А то бы я вам задал пару вопросов...
     --  Нет,  лучше   не  надо,   Иван.   --  Конструктор  с  чрезвы­чайным
любопытством  рылся в чемодане, отвечал на  вопро­сы нехотя.  --  Я устал от
вопросов... Ага -- коньячишко!.. КВК. Прекрасно. А тут что?..  Купюры. О мне
эти интелли­генты: кто же деньги кладет в чемодан! -- Конструктор пере­ложил
деньги из чемодана в карман. -- Что-то  я не вижу  здесь  литературы. Обычно
этого... М-да. Ну?  --  Конструктор весело посмотрел  на Ивана, на Нюру... И
какая-то мысль  влетела  ему  в лоб. Он достал  из чемодана  очень  нарядную
кофточку.
     -- Ну-ка, Маруся, встань.
     -- Нюра. Маруся у нас дома осталась.
     -- Ну-ка, Нюра, примерь...
     -- Зачем?
     -- Примерь, я посмотрю.
     -- Ой, да я сроду и не нашивала таких...
     -- Да примерь -- просют! -- воскликнул Иван.
     -- Ну, отвернись.
     Мужчины отвернулись. И, отвернувшись, поговорили малость.
     -- Какое отношение к коньяку? -- спросил конструктор негромко.
     -- У меня? Хорошее.
     -- Рюмочку -- не возражаешь? КВК.
     -- Что это, коньяк?
     -- Да. Генеральский.
     -- Не возражаю.
     --  Ну,  глядите!  --  сказала  Нюра.  Кофточка так  ее  краси­ла,  так
преобразила!.. Нюра покраснела под взглядами муж­чин. Засмеялась милым своим
смехом.
     -- Идет вам.
     -- Это кому же вы такое богатство везете? -- спросила Нюра.
     -- Носите на здоровье, -- просто сказал конструктор.
     -- Да что вы! -- испугалась Нюра.
     --  Ничего,  носите. Это так вам  к  лицу!.. -- Смугловатый  джентльмен
улыбнулся. -- У нас  хватит. Ах,  как она вам идет! Шик-блеск --  тру-ля-ля,
как мы говорим, когда заканчиваем какую-нибудь конструкцию.
     -- У  нас... это... --  растерялся  и Иван, -- деньжонок в обрез...  На
дорогу только. А она ж дорогая, наверно...
     Конструктор укоризненно покачал головой.
     -- Не  обижай,  Иван.  Деньги --  это бяка. Скажи лучше, чем мы закусим
коньячишко?
     -- У нас огурцы малосольные есть...
     -- Нет,  огурцы  здесь  не... Ага!  -- Конструктор  нашел  в  че­модане
шоколад. -- Ах, молодцы! Все продумали.
     -- Заботливая  у  вас жена, -- сказала Нюра, желая  сказать  что-нибудь
очень хорошее доброму человеку.
     -- Ничего... Немножко рассеянная.
     -- Работа,  видно,  такая. У нас на  квартире жил один уче­ный -- такой
умница,  такой  башковитый,  добрый  тоже  та­кой,  а ширинку вечно  забывал
застегнуть.  --  Нюра  засмея­лась.  Конструктор   тоже  посмеялся.  И  Иван
посмеялся. Все посмеялись, так всем что-то хорошо стало.
     -- Держи, Иван.
     Нюра дернула было Ивана за пиджак -- чтоб он не увле­кался коньяком-то,
но Иван только ногой дрыгнул и досад­ливо, с укором поморщился.
     --  Вот так вот живешь,  работаешь... а радости  -- нет. Ра­дость -- на
нуле.  --  Конструктор  чего-то  вдруг взгрустнул.  --  Настоящей творческой
работы мало.  Так --  мелочишка  суф­фиксов  и флексий... устаю. Все время в
напряжении,   все  время   нервы  как  струны  натянуты,  и  я   боюсь,  что
когда-ни­будь они лопнут.
     -- Железная  дорога!  --  понимающе  сказал Иван.  -- Тут так-то просто
проедешь,  и то  голова  кругом,  а  вам все время  думать надо.  Это же  не
печки-лавочки, понимаешь.
     -- Ну?..
     -- Поехали...
     Они хватили по рюмочке дорогого коньяку,  заели шоко­ладом. Конструктор
закурил сигарету с  золотым обрезом -- тоже из  чемодана, вытянул ноги, чуть
прикрыл глаза.
     -- Покой нам только снится, -- сказал он негромко.
     -- Но я вам так скажу, Виктор...
     -- Александрович. Друзья меня называют -- Виктор.
     -- А вам так скажу, Виктор, -- пустился в подхалимаж Иван, -- без вашей
работы мы бы тоже далеко не уехали...
     -- Куда вы без нас!
     -- Вот я  --  тракторист.  Я  поучился три  месяца --  и  готово  дело:
управляю. А ведь его же придумать надо  было, скон­струировать!  Сколько там
всяких узлов, систем... -- Иван повернулся к Нюре,  стал загибать пальцы. --
Система питания, система зажигания, система охлаждения...
     -- Молодец, хорошо знаешь трактор, -- похвалил  Вик­тор.  -- А вот нам,
авиаконструкторам...
     -- Вы же -- по железной дороге.
     -- Нет,  я  по железной дороге, но  с  авиационным  укло­ном. Мы сейчас
разрабатываем систему игрек: железная до­рога без мостов.
     -- Как это?
     -- Так. Вот идет поезд, на пути -- река... А моста нет.
     -- Ну а как же?
     -- Очень  просто: поезд  пла-авненько поднимается в воз­дух, перелетает
реку и снова опускается на рельсы.
     -- Где же у него крылья-то будут? -- тоже очень заинтере­совалась Нюра.
     -- Никаких  крыльев -- воздушная  подушка. Паровоз  пус­кает  под  себя
мощную струю отработанного пара -- и по пару, по пару...
     Иван засмеялся.
     -- Премию большую могут дать за такую механизацию!
     -- Могут дать, -- согласился Виктор, улыбаясь.
     -- Так что, правда, что ли? -- не поняла Нюра.
     Мужчины засмеялись вместе.
     -- Что ты, шуток не понимаешь? -- сказал Иван.
     Поезд стал замедлять ход, стал громко стучать на стыках.
     -- Это какая станция? -- встрепенулся Виктор.
     Иван выглянул в окно.
     -- Гор...ск. Горск.
     -- Сколько здесь стоит?
     -- Не знаю.
     -- Наливай по рюмочке... И продолжим мирно беседо­вать.
     -- Хватит бы вам, -- сказала  Нюра. -- Виктор  Александ­рович,  выпейте
один, а мой пусть пропустит. А то он счас по вагону начнет бегать.
     -- Зачем? -- не понял Виктор.
     -- А он всегда так: как выпьет, так...
     --  Да брось-ка  ты! -- обиделся Иван. -- С коньяка  не за­бегаешь! Это
тебе не самогон.
     -- Зачем же он бегать будет? Мы будем  спокойно си­деть  -- беседовать.
Вы на съезде колхозников были?
     -- Нет.
     -- Но какие вопросы...
     В это время дверь в купе отодвинулась:  стояли милицио­нер, а за ним...
командировочный.
     --  Вот,   пожалуйста,   коньяк  сидит  дует!   --   брезгливо  ска­зал
командировочный.  -- Он  до  Новосибирска не доедет. И эта -- тоже... куда с
таким пьянчугой поехала! На куро-орт!..
     -- Куда едете? -- строго спросил милиционер Ивана.
     -- К югу. А чего, я не понимаю?.. Вот билеты, вот пу­тевка...
     --  Тебе  не  на  курорт  надо,  а  в  вытрезвитель,  --  зло  гово­рил
командировочный. -- Еще жену за собой тащит...
     --  Минуточку,  --  остановил  его  милиционер.  Вниматель­но  осмотрел
билеты, путевку. -- Как же так: не успел отъ­ехать -- уже за бутылку?
     --  Тут недоразумение, товарищи, -- спокойно,  чуть  при­нахмурившись и

негромко  заговорил  железнодорожный  кон­структор.  --  Товарища колхозника
угостил коньяком я, и выпили  мы --  вот, что видите,  -- совсем немного. До
этого он был совершенно трезв, я это утверждаю.
     -- Вы не заступайтесь за него, не  заступайтесь,  а то он от­благодарит
вас, этот хам...
     -- Я  не заступаюсь! -- повысил голос конструктор. -- Я констатирую (он
выговорил -- консцацирую) факт:  това­рищ был совершенно трезв и угостил его
--  я.  А  вас...  вам  стыдно,  товарищ,  бегать  по   милициям  и  вносить
дезинфор­мацию. Кляузами заниматься.
     -- Я же и кляузничаю! А это что у вас на столе? Боржоми?
     -- Это  коньяк. КВК.  У  нас в  стране  нет  сухого закона.  Ясно? И не
бегайте и не травмируйте людей. Люди едут на заслуженный отдых, а вы тут...
     -- А кто вы такой, собственно? -- ощетинился команди­ровочный.
     -- Это  же самое  я хочу  спросить у вас; Где вы  работаете, кстати? --
Конструктор вынул из кармана записную книжку, приготовился записать.
     -- А вы куда едете? -- спросил милиционер.
     -- В  новосибирский академгородок,  -- небрежно  бросил конструктор. --
Так где вы работаете, товарищ?
     -- Не ваше дело.
     -- Хорошо. -- Конструктор спрятал записную книжку.  -- Я постараюсь это
узнать.  Через Николая Сергеевича. -- Кон­структор посмотрел выразительно на
милиционера. -- Это не составит труда.  И тогда вы не  мне, а в другом месте
ответите,  почему  вы  ходите  и  запугиваете  колхозников.   Почему  вы  им
устраиваете проверку документов... и прочее.
     -- Вы же не слышали, как он тут обзывался...
     -- Это  ваше  мужское дело!  -- Конструктор ни  секунды не делал паузы,
трудно было вклиниться  в его речь еще с каким-нибудь вопросом, например. --
Вышли  в  тамбур  и  выяснили  отношения.  Нет,  вы  приводите  милиционера,
отвлекаете  его  тем  самым  от  прямых  обязанностей,  да  еще  и  внушаете
ра­ботникам  сельского  хозяйства  недоверие  к форме уважаемых  сотрудников
общественного порядка...
     --  Спокойней,  товарищи,  спокойней!  -- влез  наконец  милиционер  со
словами. -- Наше  дело -- предупредить, что­бы товарищ... не  забывался, что
он в  дороге, тем  более что  он не  один. И вам, так  же  самое, --  совет:
выпиваете, а без за­куски. А еще молоды, опыта в этом деле мало -- развезет,
и сами не заметите как. Вон же есть вагон-ресторан, взяли первое, второе, ну
и выпили. Но тогда есть уверенность, что не развезет. А так  -- это же риск.
Езжайте, никто вам ничего не собирается делать, никто вас не  запугивает. Но
опять же, мой совет, как старшего товарища: будьте  с этим делом бди­тельны.
Коньяк -- его ведь только пить приятно, но он свое берет. До свиданья.
     -- До свиданья.
     -- До свиданья.
     Дверь  в купе  задвинулась. Некоторое  время  все молчали.  Конструктор
откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.
     -- Валерьянка есть? -- спросил он. Он и правда поблед­нел.
     Нюра испугалась.
     -- Я  схожу  спрошу у  этого...  какой постели выдавал...  У них  есть,
наверно.
     -- Нет,  -- сказал конструктор. --  Не надо. Сейчас мы  вот этих капель
накапаем.  -- Он налил себе полстакана коньяка и залпом  выпил. -- Вот  так.
Пройдет.
     Поезд тронулся.
     -- Поехали?  Ну,  вот...  а  ты,  дурочка, боялась...  -- Кон­структора
что-то кинуло в болтливость, с коньяка, что ли.
     -- Ты, Иван,  спрашивал  насчет  системы  игрек:  только  что, на твоих
глазах, сработала система игрек. Мы же были в воздухе. Ты не заметил?
     -- Как в воздухе? -- спросила Нюра. -- Мы стояли.
     --  Мы  были  в  воздухе.  Пла-авненько  поднялись  и опусти-ились.  --
Конструктор показал рукой, как пла-авненько поднялись и опусти-ились.
     -- Не знаю, кто поднялся, кто опустился, но сердце у ме­ня опустилось в
пятки, это точно, -- признался Иван.
     Конструктор почему-то обрадовался. Даже засмеялся.
     -- Испугался?
     -- Испугался! Ссадют, думаю...
     -- А-а, вот так! И ссадили бы -- запросто. Да. Ну, хорошо с вами...  но
мне пора.
     -- Куда вы?
     --  Да пойду поищу тут  товарища  одного... -- Виктор  затя­нул чемодан
ремнями. --  Товарищ один должен ехать... тоже конструктор. --  Виктор  взял
чемодан в левую руку, правой еще пригубил на дорожку коньячку и раскланялся.
     -- Вы коньяк-то  пробочкой заткните да в карман, -- по­советовал  Иван.
-- Товарища-то стренете -- будет что вы­пить.
     -- Мы найдем. До свидания.
     -- Виктор Александрович, -- заговорила Нюра, -- за коф­точку-то... я уж
и не знаю как благодарить. Дай Бог здоровья жене вашей, деткам, если есть...
     -- Должны быть, по идее.
     -- Не заругали бы вас дома-то. Скажут: такое добро, а ко­му-то отдал.
     Конструктор прислушался к шуму в коридоре.
     -- Ничего... Носите на здоровье, Нюра. В Крыму, даст Бог, увидимся.
     Конструктор отодвинул дверь, выглянул... И скоро ушел.
     -- Гляди-ка,  какие люди  бывают! -- сказал Нюра.  -- Даже не  верится.
Ведь  такая  кофта...  рублей  сорок, а то  и  все  пять­десят.  Вон  Грушке
Богатковой брат прислал -- сорок пять рублей, пишет, а она победней этой-то.
     -- Эта? -- Иван прикинул на глаз. -- А шестьдесят  не хо­чешь? Сорок...
Это же заграничная, вон, гляди, клеймо-то. Это тебе не печки-лавочки.
     -- Все-таки никак я его не пойму: за что?
     -- А мы и не поймем. Мы ведь как рассуждаем: сами во­зимся, как жуки  в
навозе,  и думаем, что и все так. А есть --  люди! Орлы! Я бы  сам  такой же
был, если бы не твоя  жад­ность.  Дай-ка мне сюда  деньги,  а то  каждый раз
лезешь ту­да... со стыда сгораю.
     --  Не сгоришь.  Они там надежней будут. Дай тебе  Бог здоровья, добрый
человек!  --  Нюра  все не  могла  налюбовать­ся на кофту,  все смотрелась в
зеркало. -- Прямо сият, сият!..
     Вдруг  зеркало отъехало в сторону  -- в  двери стояли два милиционера и
проводники. И еще одни -- в гражданском.
     -- Где он? --  спросил  милиционер,  тот самый,  который  был  здесь, с
командировочным.
     -- Кто? -- не понял Иван.
     -- С вами ехал... Он ушел?
     -- Ушел.
     -- Когда? Давно?
     -- С полчаса. Может, минут двадцать... Это вы про кон­структора?
     -- Конструктора... Он все с собой забрал? Что у него было?
     -- Чемодан... Желтый такой.
     -- И все?
     -- Все... Вроде все.
     Нюра так и села. В кофте-то. И с ужасом смотрела на ми­лиционеров.
     -- Но он не в Горске сошел? Позже?
     --  Позже.  Ему  так-то  до  Новосибирска  ехать... Он пошел  товарища,
говорит, поискать...
     --   Наверно,  на  Верхотурском  подъеме   спрыгнул,  --  стали  гадать
милиционеры и человек в гражданском. -- Не иначе.
     -- Черт  его... мог и на шестьдесят  седьмом спрыгнуть. Он  куда пошел:
вперед или в хвост поезда?
     -- Да вышел из купе, и все. Дальше мы не видели. А в чем дело?
     Милиционеры и в гражданском ушли. Но сказали:
     -- Не уходите никуда из купе.
     --  Вот,  брат, какое  дело... --  Один проводник, очень рас­строенный,
присел на краешек дивана. --  Зачем посадил без билета?! Ну, есть места -- и
посадил. Ну,  нет: теперь винова­тых  надо найти! Как же! Он вот  и с  вами,
вижу, коньяк выпивал, -- выходит, и вы виноватые?
     -- А что случилось-то?
     --  Сами  поймать  не могут,  давай на  других сваливать! --  Проводник
очень,  очень расстроился. -- Ну, посадил... Они просются завсегда,  а места
есть, все равно до Новосибирска не займут. Ну, ехай --  надо же ехать, ехай.
Нет, теперь вино­ватых будут искать. Эх-хе-хе!.. -- Проводник встал и ушел.
     Нюра, как села в своей заграничной кофте, так сидела,  не могла встать.
Смотрела на мужа...
     -- Вань... да что же это?
     --  Вор,  вот  чо  это  такое.  Ворюга  несусветный...  -- Но  Иван  не
растерялся, а обрел даже какую-то деловитость. -- Снимай кофту, -- велел он.
-- Быстро! Давай ее сюда. Одевай свою!..
     Началась операция по уничтожению страшной кофты. Иван  затолкал ее себе
под  рубаху  и только хотел выйти в туа­лет,  как дверь отъехала  и заглянул
проводник.
     -- Бутылку с коньяком не велели трогать.  Вообще  ничего  не трогать --
отпечатки пальцев будут снимать. И сами си­дите.
     -- Сидим.
     Проводник удалился...  Иван подождал немного, выгля­нул  в коридор... И
быстро-быстро по коридору -- в туалет.
     В  туалете, к счастью,  никого не было.  Иван затолкал кофту в  унитаз,
долго искал,  где спустить воду, нашел, спус­тил...  Кофта застряла в трубе:
раковина наполнилась водой. Иван заметался по малому пространству сортира --
нечем  было  протолкнуть  кофту. В дверь  толкнулись снаружи раз,  другой...
Пошевелили ручкой.
     -- Счас! -- громко откликнулся Иван. -- У меня понос, товарищи!
     -- Иди, там следователь пришел, -- сказал проводник.
     -- Счас приду.
     Проводник все не уходил... Стоял за дверью.
     -- Иди, он зовет, -- еще сказал он.
     -- Да счас иду! -- заорал Иван со злостью.
     -- Давай, -- сказал проводник. И ушел.
     С отчаяния Иван еще разок нажал  на педаль внизу... Вода полилась через
край, на пол...

     В купе следователь расспрашивал пока Нюру.
     -- Он что, знакомым вашего мужа представился?
     -- Да нет, он вышел покурить, муж-то, а, смотрю, вместе идут...
     -- Значит,  просто  попутчик?  --  Следователь  (это  тот,  что  был  в
гражданском,   в   красивых  очках)  внимательно  посмот­рел  на  Нюру,  чем
окончательно доконал ее. -- И что он ска­зал, когда вошел?
     -- Ничего. Здравствуйте, мол. Обходительный.
     Проводник, который вошел и присел на диван, угодни­чески посмеялся.
     -- Обходительный...
     --  Ну а где  же...  товарищ-то отсюда? --  повернулся  следо­ватель  к
проводнику.
     -- Я сказал ему! -- поспешно воскликнул тот. -- У него... Разрешите? --
Проводник наклонился к ухо следователя, что-то сказал.
     Следователь поморщился.
     -- Со страха, что ли?
     Виноватый проводник опять противненько посмеялся и сказал:
     -- Это уж точно.
     -- Понос, что ли? -- спросила Нюра. -- У него бывает.
     В дверь купе постучали.
     -- Да! -- сказал следователь.
     Вошел Иван... Правый рукав  его  нового пиджака  весь был мокрехонек до
плеча.
     -- Здравствуйте, гражданин следователь.
     Следователь,   забыв  свое   важное  положение,  громко  за­смеялся.  И
проводник -- не понимая, в чем дело, -- тоже не­уверенно подхихикнул. И Иван
тоже изготовился  изобразить улыбку, только не понимал, что это за  смешинка
попала в рот серьезному следователю.
     -- Почему же я -- гражданин? -- спросил следователь, отсмеявшись.
     -- А как?
     -- Обыкновенно -- товарищ.
     Проводник понял наконец, в чем дело, и  чуть не захлеб­нулся в восторге
от своей догадливости. Даже вскочил.
     -- Рано!.. Рано гражданином-то. Это потом, чудак!..

     Поезд  в  это  время  подошел  к  какой-то   большой  станции.  Кого-то
встречали,   провожали,  кто-то   уезжал  грустный,  а  кто-то  улыбался   и
похохатывал... Жизнь, нормальная, крик­ливая, шла своим чередом. Шла и ехала
на колесах.
     Вот встретили какого-то флотского, старшину второй статьи. Флотский еще
на подножке изобразил притворный ужас от того, что  его столь много понашло,
понаехало встре­чать...  Актеры, эти  флотские!  Ему  кричали, шли  рядом  с
ва­гоном, его звали скорей сойти, а  он,  счастливчик, все изо­бражал ужас и
что он теперь будет делать!.. Потом поезд совсем остановился, флотский  упал
в руки друзей...
     А вот слегка поношенный человек идет через перронную сутолоку, держит в
руках каракулевую папаху,  какие носят полковники, и  негромко,  однообразно
повторяет:
     -- А вот папаха. А вот папаха. Кому папаху?
     -- А ну, дай глянуть, -- остановился один удачливый спе­кулянт.  -- Что
просишь?
     Поезд опять поехал.
     Иван снял пиджак, надел другую рубаху... Сидели с Нюрой, молчали. Очень
уж неожиданно и тяжело свалился на них этот "железнодорожный конструктор".
     -- Да-а, -- только и сказал Иван, глядя в окно. -- Дела...
     -- Такой молодой -- и надо же! -- вздохнула Нюра. -- И что заставляет?
     Тут  дверь в  купе  отодвинулась,  вошел  пожилой  опрятный  человек  с
усиками,  с  веселыми,  нестариковскими  живыми,  даже   какими-то  озорными
глазами. Вошел он и опускает на пол... большой желтый чемодан с ремнями.
     -- Здравствуйте! --  приветливо сказал пожилой,  весе­лый. -- По-моему,
это здесь... Двадцать четыре -- здесь. Бу­дем соседями?
     Иван,  увидев желтый  чемодан с ремнями,  "сделал ушки топориком". Нюра
тоже смотрела на нового пассажира подо­зрительно и со страхом.
     -- Далеко ехать? -- спросил словоохотливый сосед.
     -- Далеко, -- сказал Иван.
     --  И  мне  далеко...  --   Сосед,  однако,  был  удивлен  столь  явным
недружелюбием соседей. -- Я не помешал вам?
     -- Нет.
     Некоторое время сидели молча.
     -- Вы не конструктор будете? -- спросил Иван.
     -- Нет... А почему вы решили, что конструктор?
     --  Да  так...  --  Иван  насмешливо, с укоризной посмотрел на пожилого
соседа. -- А кто вы будете, интересно бы узнать?
     --  Я  --  профессор.  Но...  самый,  наверно,  несерьезный,  странный,
профессор: ездил в ваши края собирать частушки, сказочки...
     Иван с Нюрой переглянулись.
     -- Собрали?
     -- И преизрядное количество! --  Профессор хлопнул че­модан по пузу. --

Богат народ! Ах,  богат!  Веками хранит  свое богатство, а  отдает  даром --
нате! Здесь,  в этом чемодане, --  пуд золота. Могу  показать  -- хотите? --
Профессор полез бы­ло в чемодан.
     -- Нам ничего не надо! -- вскричала Нюра.
     А  Иван  даже  предостерегающе  привстал...  И  смотрел  на  профессора
недобро, очень серьезно.
     Профессор вовсе был удивлен.
     -- М-гм, -- сказал он. И замолчал.
     Все долго молчали.
     -- Пойду, пожалуй, чайку спрошу, -- сказал профессор. И  встал. --  Для
вас не попросить?
     -- Нет, -- сказал Иван.
     -- Нам не надо, -- сказала Нюра.
     Профессор вышел.
     --  Проверь  деньги,  -- заговорил  Иван,  едва  дверь за  про­фессором
закрылась. -- А то тут снова пошли печки-лавочки.
     Нюра пощупала на боку деньги.
     -- Здесь.
     -- Переверни вниз и сиди на них. И не вставай зря...
     -- Да уж отсюда-то... как, поди?
     --  Они с руки часы снимают, не то что... оттуда. С такого объема -- ты
и не почувствуешь.
     -- Да ведь все такие обходительные!
     -- Чай принесет, тоже не бери: может подсыпать сно­творное... По-моему,
они из одной шайки. -- Иван показал на чемодан профессора, так  поразительно
похожий на чемо­дан "железнодорожного конструктора".
     -- Может, сказать кому-нибудь?

     --  Да?  А  потом  --  нож  под  ребро...  Сиди  и  помалкивай:  мы  --
деревенские, люди темные, с нас взятки гладки. Спать будем по очереди.
     Вошел профессор.
     -- Ну, вот и чаек! Да такой, знаете, славный!.. Напрасно отказались.
     -- Мы уже... почаевничали, -- сказал Иван.
     Профессор внимательно глянул на Ивана.
     Нюра хранила молчание.
     -- Сельские? -- полюбопытствовал профессор.
     -- Ага, сельские. Из деревни.
     -- Ну и как там  теперь, в деревне-то? По-моему, я вот по­ехал, веселей
стало? А? Люди как-то веселей смотрят...
     --  Что  вы!..  Иной раз  прямо  не знаешь,  куда  деваться от веселья.
Просто, знаете, целая улица -- как начнет хохотать, ну, спасу нет. Пожарными
машинами отливают.
     -- О, как! Массовое веселье... Чего они?
     -- А вот -- весело! Да я по себе погонюсь: бывает, вста­нешь утром, еще
ничем-ничего, еще даже  не позавтракал, а уж смех  берет. Креписся-креписся,
ну, никак. Смешно! Иной раз вот так вот полдня прохохочешь...
     --  А знаете, что надо делать, чтоб остановиться? Со мной бывало  такое
--  тоже  целыми  днями  хохотал.  Меня   один  умный  человек  научил,  как
избавиться...
     -- Ну-ка? А то прямо беда!
     -- Беда, беда. Что вы!.. Я знаю. То ли работать, то ли сме­яться...
     -- Вот, вот.
     -- Надо встать на одну  ногу, взять правой рукой  себя за левое ухо, за
мочку, прыгать и... Вас как зовут?
     -- Иван.
     -- Прыгать и приговаривать:

     Ваня, Ваня, попляши,
     Больно ножки хороши;
     Больно ножки хороши --
     Ваня, Ваня, попляши!

     Нюра невольно засмеялась.
     А Ивана почему-то эта песенка оскорбила.
     -- Помогает? -- зло спросил он.
     -- Как рукой снимет.
     -- Вот...  ученые-то, все-то  они  знают! Прямо  позавиду­ешь, ей-Богу.
Надо запомнить. Как? "Ваня, Ваня, попляши"?
     -- Ваня, Ваня, попляши.
     -- А вдруг да заместо того, чтоб хохотать, -- плясать при­мешься?  Тоже
ведь -- опасно.
     -- Плясать?
     -- Но. Попрыгаешь так-то, да и пойдет чесать целый день.
     --  Хм...  Не  исключено,  не  исключено.   Ну,  что-нибудь   и   здесь
придумается. А не выпить ли нам бутылочку доброго  сухого  вина? -- вдруг от
души предложил  профессор. --  А то  мы... -- Он хотел еще  сказал: "А то мы
что-то никак  не  нала­дим  добрые  отношения --  все что-то  с  подковыркой
гово­рим". Но Иван и Нюра в один голос дружно сказали:
     -- Нет.
     -- Что так?
     -- Нет! Большое спасибо.
     -- Не понимаю...
     -- Он у меня непьющий, -- пояснила Нюра.
     -- И некурящий, -- добавил Иван.
     Профессор посмотрел на него.
     -- Золотой мужик.
     -- Подарок, -- еще сказала Нюра. -- На балалайке играет.
     -- А при чем тут -- золотой? -- спросил Иван.
     -- Ну -- непьющий, некурящий... Денег, наверно, много?
     --  Откуда?  --  воскликнула  Нюра.   --  Мы   вот  поехали  к  югу,  и
только-только  наскребли  на  билеты  в  один  конец.  С  грехом  пополам...
назанимались...
     -- А как же оттуда? -- удивился профессор.
     -- Да не знаю как... Как-нибудь.
     Профессор смотрел  на сельских жителей -- он, правда, не  понимал,  что
происходит.
     -- Я вот, допустим, тракторист,  -- стал рассказывать  Иван, -- она  --
доярка... Откуда же у нас деньги?  От сырости,  что  ли? Вот  вы говорите --
выпьем. Я б выпил, приласкал  душеньку...  Только  она, рюмочка-то, кусается
нынче. Я вот к вечеру-то наломаюсь хорошо, иду мимо магазина -- эх,  двес­ти
бы граммчиков! А? А в уме прикинешь  -- рубль с лиху... слишком это, знаете,
чувствительно. Так уж придешь домой да  нормального  само... вот!  И  все, и
проходишь мимо магази­на.  Попьешь  молочка дома и ложишься спать.  Вот  он,
желу­док-то, и не  подготовлен к вину. Даже к хорошему. А я вы­пил бы сейчас
с вами. С удовольствием...
     -- Его сразу стошнит.
     -- Да, сразу...
     -- Чувствую, -- заговорил профессор серьезно, -- ломае­те  дурака, Иван
Иваныч...
     -- Иван Федорыч.
     -- Иван Федорыч... Ломаете дурака, Иван Федорович, а не пойму -- зачем?
     -- Вы одного конструктора знаете? -- в лоб спросил Иван.
     -- Я их много знаю, не одного... А что?
     -- Да нет, ничего, все ясно. По железной дороге, да?
     -- Что "по железной дороге"?
     -- Без мостов. Система игрек?.. Пожилой человек. Не стыдно?
     -- Вань!.. -- взмолилась Нюра.
     -- Да пошли они к...! -- открыто обозлился Иван. -- Бес­совестные. Люди
за копейку-то горб ломают, а эти -- стянул чемодан, и  радешенек, и богатый,
хорошее  вино  пьют,   конь­яки...  Есть  у  меня   деньги,   есть!  --   не
подговаривайся! Только попробуй возьми хоть  один рубль  --  вот, видел?  --
Иван по­казал увесистый кулак. -- Быка-трехлетка с ног сшибаю...
     Профессор понюхал протянутый кулак.
     -- Да, могилой пахнет. Серьезный кулак. Надежный. И все же тут какое-то
недоразумение, Иван. Вы  меня за ко­го-то другого  принимаете...  Хотите,  я
приведу проводника,  он объяснит вам? А ему  я покажу документы. Хотите, вам
по­кажу?..
     -- Не нужны мне ваши документы. И ходить никуда не надо. И  я никуда не
пойду -- не мое дело. А поживиться здесь не удастся, заранее говорю.
     -- Нет, я все-таки схожу. А то этак мы всю дорогу и  будем  подозревать
друг друга...
     Профессор вышел.
     -- Вань, -- встревожилась Нюра, -- не зря мы человека-то обидели?
     Иван молчал. Ему тоже сомнение вкралось в душу.
     -- А, Вань?
     -- А  я откуда знаю? -- взорвался Иван. -- Иди разбери их... Откуда он,
пуд  золота-то?  --  Иван  пнул  профессорский  чемодан.  --  Может,  кокнул
кого-нибудь в тайге -- вот и...
     -- Да шибко уж не похожий.
     -- А тот был похожий?
     --  Господи, Господи,  -- только  и сказала Нюра.  --  Прав­да,  трудно
понять людей.
     Вошли профессор с проводником. Проводник ухмыля­ется.
     -- Ты чего это тут бдительность развел?  -- спросил он.  -- Это товарищ
Степанов, профессор, из  Москвы... Тебе уж те­перь на каждом шагу будут воры
казаться. Некрасиво, обидел товарища...
     -- Насчет  обиды --  это не надо,  -- попросил  профес­сор. --  Никакой
обиды.
     -- Ну как же?:.
     -- Никакой обиды! Хорошо, что все объяснилось.
     --  Давай тут... не очень! -- счел нужным еще сказать про­водник Ивану.
-- Какой же он вор! Хоть немного-то разби­райся в людях.
     -- Ты  много  разобрался в  том  конструкторе...  которого  без  билета
посадил?  --  обиделся  Иван на нравоучения лакеистого  кондуктора. -- Бегал
тут... икру метал. Еще ухмыля­ется!
     --  Ну-ка! --  прикрикнул  проводник.  --  Давай-ка,  приве­ди  себя  в
порядок!  Не  очень  тут!..  Не  дома  на  печке.   Устраи­вайтесь,  товарищ
профессор.
     -- Я устроюсь. Хорошо.
     -- Если он будет тут чего-нибудь  фордыбачить,  скажите  мне... Мы  его
живо приструним. Мы ему...
     --  Да  идите вы  к  дьяволу!  -- вскричал вдруг профессор. --  Чего вы
пристали к человеку?!
     Проводник опешил. Молчал.
     -- Извините, пожалуйста! -- сказал профессор.  --  Спаси­бо. Мы  теперь
сами разберемся. Идите.
     -- Ну, давайте, -- сказал проводник. -- Ничего. -- И ушел.
     -- Фу-ты, дьявольщина какая! Нехорошо как...
     -- Товарищ профессор, вы уж простите нас ради Бога, -- сказала Нюра. --
Обознались мы...
     -- Да  что вы!.. За что? Я, старый дурак, поперся к провод­нику... Надо
было самим разобраться.
     Иван, опозоренный, молчал, насупив брови.
     -- Попроси прощения! -- строго велела Нюра. -- Язык-то не отсохнет.
     -- Та-а... -- Иван сморщился. -- В этом, что ли, дело?
     -- Забудем все недоразумения! --  решительно сказал  про­фессор. -- Нам
же далеко ехать!.. С какой стати мы испортим себе дорогу? Иван!..
     А поезд опять подходил к станции.
     И опять перронная кутерьма... Приехали. Уезжают.
     В вагон, где ехали Иван, Нюра и профессор, садилась  большая гитаристая
группа студентов -- юноши и девушки, большинство -- девушки.
     Поезд тонко закричал...
     Иван  с профессором пригубили-таки  из высокой бутыл­ки дорогого  вина.
Профессор  -- с  блокнотом в руках -- экза­менует Ивана на предмет  владения
родным языком.  Настро­ение  у  них  хорошее;  Иван относится  к  "экзамену"
довольно серьезно; Нюра -- больше на подсказках.
     -- Просто -- ударить. Он ударил -- я ударила -- кто-то ударил...
     -- Вломил, -- начинает Иван.
     -- Так.
     -- Жогнул.
     -- Жогнул?
     -- Ну -- жогнул. Рраз! -- жогнул.
     -- Ага. Хорошо. Еще?
     -- Тяпнул.
     -- Да. Еще?
     -- Матерно можно?
     -- Нет, это не надо.
     -- А там много вообще-то...
     -- Нет, лучше не надо. Кроме того, здесь женщина.
     -- Она слышала...
     -- Итак?
     -- Наподдал, -- подсказала Нюра.
     -- Наподдал... Да. Невыразительный глагол. Женский какой-то.
     -- Хряпнул. Ломанул.
     -- Вот это... глаголы! Мускулистые.
     --  Перелобанил.  Окрестил.  Саданул... Нае...  Нет,  не  туда. Врезал.
Смазал.
     -- Так, так, -- подбадривает профессор.
     -- Пиннул, -- опять вмешивается Нюра.
     -- Пиннул? Это хорошо. Пнул, да?
     -- Ну да. Пиннанул, у нас бабка говорит.
     -- Это старушечий, -- снисходительно бросил Иван. -- Взял на калган, --
еще вспоминает он.
     -- Это что такое?
     -- Головой  дал! Вот так вот. -- Иван взял профессора за плечи и рывком
кинул на себя и подставил голову, но, ко­нечно, не ударил -- показал.
     -- О-о! А калган -- это голова?
     -- Голова.
     -- Это по-каковски же?
     --  По-русски!  Кал-ган.  У  нас  еще  зовут  --  сельсовет.  Профессор
засмеялся.
     -- А как еще?
     -- Чердак.
     -- Чего попало!  --  изумилась Нюра. -- Неужели вам это  на  самом деле
нужно?
     -- Нужно, Нюра.
     Тут  в  купе  вошли  веселые  девушки-студентки  устраивать  одну  свою
подружку. Трое.
     -- Нам сказали, у вас одно место свободное...
     -- Так точно! --  приветливо откликнулся  профессор. -- Располагайтесь.
Которая из вас? Стоп, мы сами выберем. Самую красивую.
     --  А  ну?  --  Девушки  все  были  хорошие,  крепкие,  голоно­гие.  --
Выбирайте!
     Профессор поверх очков оглядел всех... Искренне вздох­нул.
     --  Оставайтесь  все.  Выбирает  тот,  кто...  забирает.  О-о!.. -- сам
болезненно сморщился он. -- Вот это каламбур!
     Девушки засмеялись.
     -- Какую же?
     -- Какую, Иван?
     Иван гигикнул, покраснел и... посмотрел на Нюру.
     -- Ну, раз ты уже выбрал, то мне -- все равно: я свою станцию  проехал,
-- сказал профессор.
     Оставили голубоглазую грудастую Любу.
     -- Закончена сессия -- и ноги в руки! -- позавидовал про­фессор. -- Что
за институт?
     -- Педагогический.
     -- Факультет?
     -- Физмат.
     -- Физмат,  и только  физмат.  Всемогущий  физмат! --  огорченно сказал
профессор. -- Куда только прибежите со своим физматом.
     -- А вам не нравится физмат?
     Профессор весело посмотрел на девушку с физмата.
     -- Милая, он вам самой не нравится.
     -- Почему? -- растерялась девушка.
     -- Потому что вам нравится Лермонтов, Есенин...
     -- Одно другому не мешает.
     -- О, еще как!
     -- Педагогический --  это, значит, будете учительство­вать? -- встрял в
разговор Иван.
     -- Да.
     -- Да-а...  -- значительно сказал Иван.  -- Вот сейчас  раду­етесь, что
учитесь, веселитесь -- в люди выходите, а я смотрю на вас и жалею...
     -- Иван! -- сказала Нюра.
     -- Что?
     -- Чего заборонил-то? Жалеет он. Ты что?
     --  А что такое, Иван? -- заинтересовался профессор. -- Нюра, почему вы
остановили?
     -- Да нет, я хотел про наших учителей рассказать, про сельских...
     -- Ну?
     -- Да ладно!
     -- Да что же "ладно"? Расскажи.
     --  Достается  им,  бедным...   Но,  может,  я,   правда,  чего-ни­будь
недопонимаю, а полезу рассуждать... Ладно.
     -- Что  ты  хотел сообщить, Иван? --  спросил профессор строго. --  Что
подлинные учителя в городе остаются?
     -- Он сам не знает, что он хотел сообщить,  -- сердито сказала Нюра. --
Выпил лишнего? Ложись вон, спи.
     Иван только  успевал поворачиваться  на слова, к нему об­ращенные... Но
молчал.
     Тут из соседнего купе пришла делегация девушек.
     -- Сергей Федорыч... простите, пожалуйста...
     -- Ну, ну, -- сказал профессор.
     -- Мы вас узнали... вы по телевидению выступали...
     -- Выступал. Был грех.
     -- Пойдемте к нам... Расскажите нам, пожалуйста... Мы вас  приглашаем к
себе. Мы -- рядом.
     --  Пошли, Иван. Недалеко.  -- Профессор  встал. -- Буты­лочку  брать с
собой? -- спросил девушек.
     Девушки засмеялись.
     -- Берите!
     -- Ваня, а ты бы воздержался -- не ходил, -- сказала Нюра.
     Но Ивану очень интересно с профессором.
     -- Да будет тебе! Чего туг такого? Рядом же.
     -- Да ничего! Будешь потом по вагону бегать...
     -- Нюра, он не будет бегать по вагону, -- пообещал про­фессор.
     И профессор с Иваном ушли.
     А луна светила!.. Ночь шла по земле, выстилая на полях белые простыни.
     Жутковато,  гулко  прогудел  мост...  Поезд  выскочил  из  его железной
паутины и громко закричал, радуясь воле.
     Выбежали к  дороге  белоногие  березки  -- и такие они ясные, белые под
луной, такие родные... И грустные. Смот­рят вслед поезду.

     -- А вот  вы приезжайте,  посмотрите!  -- шумел в  купе, где  студенты,
щедрый, размашистый Иван. -- Вот тогда узнаете, как я живу!..
     Студентам весело. Ивану тоже.
     Только профессор как-то  задумчиво смотрел на Ивана:  не  то ему  жалко
Ивана, не то малость неловко за него.
     -- А косить мы будем?
     -- А зачем косить? У нас теперь машины косют...  А-а, так -- в  охотку?
Можно покосить. Я вас устрою.  Но это,  ре­бятки,  тяжело. Лучше  мы  с вами
сядем в лодочки... Как в песне-то поется:

     С сестрой мы в лодочку садились,
     Тихо-онько плыли по волна-ам...

     Студенты засмеялись.
     -- А "Волга" у вас есть?
     -- А зачем  она мне?  Я без  "Волги"  вот так  живу! Я,  ребят­ки, живу
крупно. Чего только у меня нет! У меня -- зайдешь в дом -- пять ковров сразу
висят. Персидских.
     -- А шкура медвежья есть?
     -- Три штуки.  Одна  в  прихожке  --  я сапоги об  ее выти­раю, одна  в
детской, детишки на  ней играют, волосья дерут... Дальше, посмотрим  направо
-- барометр висит...
     -- А громоотвод?
     -- Громоотвод -- на крыше. Я пока внутренность описы­ваю. А налево, как
зайдешь,  --  сервант на  тоненьких  ножках. Я его один раз  -- с получки --
задел нечаянно, на сорок во­семь рублей одной только посуды расколол...
     -- Жена вам -- скандал?
     --  Не, она у меня не базланит. Это не то что есть некото­рые... Ох, не
будьте такими -- это хуже всего на свете. Тут и так-то... не  сладко, а если
еще и дома... Если я устал как со­бака, я посплю, отдохнул -- можно снова за
работу. А если еще дома... Нет, это плохо. Хуже нет.
     -- Вы же говорите, вы хорошо живете.
     -- Я-то хорошо!  Я про  других. Я-то --  дай Бог каждому! Я,  допустим,
прихожу с работы: "Ну,  Нюся,  давай корми,  го­лубушка".  Она  на  стол  --
картошку с мясом. Мясо у меня круглый  год не выводится. Свиннота эта у меня
вот  здесь  си­дит. --  Иван хлопнул себя  по загривку. -- Ох, и прожорливые
же!.. Иной раз взял  бы ружье  и пострелял  всех к чертовой ма­тери. А если,
бывает, совсем здорово устанешь на работе, я сразу, с порога: "Ну, Нюся..."
     Нюра сидела одна у темного окна, слушала песни по ра­дио.
     Вошел профессор.
     -- Ну, Нюся!.. Что, скучаем?
     -- Что он там? -- озабоченно спросила Нюра.
     --  Иван?..  Да  ничего  особенного,  не  беспокойтесь.   Рас­сказывает
студентам, как он хорошо живет, богато.
     --  Тьфу,  трепло!  Вот  трепло-то!  Пара  штанов  завелась  лишняя  да
рубаха-перемываха...  Богач!  Вот,  знаете,  так  му­жик   --  ничего,  грех
жаловаться: ребятишек любит,  меня жа­леет... Но как выпьет, тут уж держись:
или хвастать начнет, какой он богатый, или в драку лезет. И ведь  сколько уж
раз  учили, дурака, один раз голову стяжком проломили  --  ней­мется! Нальет
глаза, и все нипочем: на пятерых -- на пятерых лезет.
     -- Часто пьет?
     -- Да нет, так-то грех тоже  жаловаться. Работает-то он, правда, много.
У их все  в  роду --  работники.  Его  уважают.  А  вот  есть  эта  дурацкая
замашка...  Как  праздник  подходит,  так у  меня душа  загодя  болит.  Люди
веселятся, а я сижу дома, жду: счас прибегут, скажут: "Ванька дерется!"
     Профессор вздохнул.
     -- Смеются там над ним? -- спросила Нюра.
     -- Да нет... Ну, молодые:  им палец покажи, они смеяться будут. Там все
беззлобно...  Сострить  опять  же  можно.  Толь­ко...  -- Профессор не  стал
говорить, что это "только". -- Ничего. Не беспокойтесь.
     -- Как же не беспокоиться -- не чужой. Сердце-то болит.
     В  купе,  где  студенты, слышно,  запели  под  гитару  нечто крикливое,
бестолковое:

     В трюмах кораллы и жемчуг;
     Весел пиратский бриг.
     Судно ведет с похмелья
     Сам капитан-старик...

     -- Пираты, -- в раздумье молвил старик  профессор. -- Пираты, ковбои...
Суровая зелень. Отчаянный народ.
     В купе заглянул курносый парень.
     -- Это у вас?
     -- Что?
     -- Пели-то.
     -- Нет, это по  соседству, -- сказал  профессор. -- Они уже  перестали.
Слова списать?
     -- Я бы их так запомнил... Хорошая песня.
     -- Куда путь держим? -- спросил профессор.
     --  В  Крым.  --  Курносый  присел  на  диван.  --  Второй  раз.  Опять
радикулит... Замучил.
     -- Болит? -- посочувствовала Нюра.
     -- Болит, -- отмахнулся курносый, настраиваясь погово­рить о другом. --
Во  народу где! Идешь по пляжу -- тут жен­щина голая, там голая -- валяются.
Идешь, переступаешь через их...
     -- Совсем голые?! -- удивилась Нюра.
     -- Зачем? В купальниках.  Но это  же так  -- фикция. Я спе­рва в трусах
ходил, потом мне один посоветовал:  "Купи плав­ки!" Так они что там  делают:
по  улице  и то ходят  вот в таких  вот  штанишках -- шортики называются. --
Курносый чуть подсюсюкивал, у него  получалось --  "станиски", "сортики". --
Ну, идешь, ну, смотришь же... Неловко вообще-то...
     -- Ну да, -- согласилась Нюра, -- другая и по морде даст.
     -- Да нет, там это само собой разумеется. Но вообще-то неловко. Ну, мне
там один  тоже  посоветовал:  ты,  говорит, купи  темные очки  -- ни  черта,
говорит, не разберешь, куда смотришь...
     -- Во!
     -- Заходишь  вечером в ресторан, берешь  шашлык, а  тут наяривают,  тут
наяривают!..  Он поет,  а тут  танцуют. Ну,  тан­цуют, я скажу! Вот  собаки!
Сердце заходится. Так  глядишь --  вроде совестно,  а  потом подумаешь: нет,
красиво!  Если  уж им не  совестно,  чего же мне-то совестно? Ритмичность...
везде   ритмичность.   Там  один  тоже  стоял:  бесстыдники,  гово­рит,  что
вытворяют!  Ну, его  тут же побрили: не нравится, го­ворят,  не  смотри. Иди
спать.  А  один  раз  как  дали  "Очи  чер­ные",  у  меня  на  глазах  слезы
навернулись. Такое  ощущение (осюсение), полезь на меня десять человек -- не
страшно.  Я чуть  не  заплакал.  А  полезли куда-то на гору,  я чуть  не  на
карачках дополз -- ну, красота! На всех пароходах -- музыка. Такое осюсение,
что музыка из воды идет. Спускаемся -- опять в ресторан...
     -- Это ж  сколько денег просадить  можно?!  --  сказала  Нюра.  --  Тут
ресторан, там ресторан...
     --  Они там  на каждом  шагу!  Мне  там  один тоже  говорит:  первый  и
последний  раз.  Корову,  говорит, целую ухнул.  Нет,  там  есть  пельменные
вообще-то. Три порции -- от так от хва­тает...
     ...А в купе, где Иван, некто молодой,  очень красивый,  пел  под гитару
очень красивую песню -- про "Россию-ма­тушку".

     За Россию-матушку -- все умны,
     За Россию-матушку -- все смелы...

     Иван  слушал, стиснув .зубы.  Песня очень ему нравилась. Вошел курносый
(курортник), присел, тоже стиснул зубы. Ему тоже очень понравилась песня.
     Песня кончилась.
     Все посидели молча... Курносый спросил гитариста:
     -- А "Очи..." можешь? Дай "Очи..."!
     Иван пристукнул кулаком по колену... Встал и пошел из купе.
     И запел в коридоре:

     С сестрой мы в лодочку садились,
     Тихо-онько плыли по волна-ам!..

     Потом Иван вошел в свое купе.
     -- Дорогие мои, хорошие... --  заговорил он было. Но  профессор с Нюрой
говорили негромко между собой, и Иван смолк.
     А профессор и  Нюра, не обращая на Ивана никакого внимания,  продолжали
говорить. И очень даже странно они говорили:
     -- Прямо не  знаю, как вам и сказать... -- раздумчиво ска­зала Нюра. --
Все же у меня двое детей... да маленькие та­кие!..
     -- Господи! -- тихонько воскликнул профессор. -- Ну и что? И прекрасно.
Он  как  раз   детей  очень  любит.  У  него  под  Москвой  домик...  будете
жить-поживать  да  добра  наживать.  Он  не  пьет, не буянит,  сроду никогда
грубого слова не ска­зал. Как у Христа за пазухой будешь жить. Решайся.
     -- Прямо не знаю... -- тихо и грустно опять сказала Ню­ра.  -- Если  уж
честно-то: конечно,  мне надоела такая  жизнь. У  людей  праздник, а у  меня
загодя душа болит. Или ехать куда: опять, думаешь, какая-нибудь история... А
ему сколько лет-то?
     --  Тому человеку-то?  Семьдесят.  Но  он  еще в  форме... Седой такой,
головку  носит  гордо  --  красавец.  Он  всю  жизнь  танцевал  в  оперетте,
поэтому... головку умеет держать.
     -- Многовато вообще-то...
     -- Да я же говорю: он любого молодого  за  пояс заткнет! Ну, и потом --
культура! Там же через каждое слово -- "мер­си", "пардон", "данке шен"... Ты
хоть отдохнешь от этих вся­ких "чаво" да "надысь"...
     -- Да охота, конечно, пожить, как...
     --  Я извиняюсь, -- вмешался  Иван, заметно трезвея. --  Про  кого  тут
речь?
     --  Дело же не  в том даже, что  самой пожить, --  продолжа­ла Нюра, не
слыша и не видя Ивана, -- а в том, чтобы детей воспитать на хорошем примере.
Сейчас-то -- что за пример они видят!
     -- Я же про то и говорю! -- подхватил профессор. -- При­мер же будет.
     -- Я подумаю, -- сказала Нюра.
     -- Подумай-подумай.
     -- Ну и что, что семьдесят: я за ним ухаживать буду...
     -- Так,  а что там  ухаживать-то: утром отнес  его в  садик, посадил  в
креслице -- и сиди он себе, "мерсикай". Ест мало, кашку какую-нибудь сварил,
он покушает, и все. А вечером...
     -- Слушайте, -- заговорил  Иван, угрожающе округлив глаза. -- Я говорю,
я извиняюсь, но я же -- тут! В чем дело?!
     -- А, ты  тут?  --  "спохватилась"  Нюра.  -- А  мы  и  не  слы­шим  --
заговорились с Сергеем Федорычем. Давно пришел?
     -- Да как тихо вошел! -- удивился и Сергей Федорыч.
     -- В чем дело? -- спросил Иван.
     -- Ни в чем.
     -- Кому семьдесят лет?
     -- Мне, -- сказал профессор.
     -- Нет, я же слышал...
     -- Ложись-ка спать, Ваня,  -- мирно сказала Нюра. --  Ло­жись. Лезь вон
на полку и засыпай. Все рассказал людям, рассказал, как живешь, спел... чего
еще?  Свою  норму выпол­нил  --  можно и на боковую. Лезь, Ванюшенька, лезь,
милый. Лезь баиньки. Давай.
     -- Я ничего не понимаю, -- пробормотал Иван.
     -- Завтра поймешь. Завтра все поймешь.
     Иван полез на верхнюю полку и затих.
     Пришла Люба... Прошуршала в полутьме платьем, легко запрыгнула на полку
и тоже затихла.
     Профессор с Нюрой остались сидеть у окна.
     -- Что же, правда, что ли, там такая жизнь?.. -- спросила Нюра тихо. --
Парень-то рассказывал...
     -- Нет, -- тоже тихо откликнулся  профессор. -- Впро­чем... что-то есть
и от правды.
     -- Гляди-ка, корову, говорит, целую ухнул... Неужели можно?
     -- А сколько корова стоит?
     -- Четыреста -- четыреста пятьдесят... А с телком -- так и больше.
     -- Можно. Можно и корову с телком ухнуть... На Руси умеют коров ухать.

     Все, наверно, спят в длинном поезде.
     Не спят только на паровозе.
     Машинист,  пожилой уже человек, глядя  вперед,  вдруг  спросил молодого
помощника:
     -- Кольк, знаешь, как в отделе кадров бухгалтера подби­рали?
     --  Знаю.  Третий сказал:  "А  сколько  вам надо?" Ты  уж  седьмой  раз
рассказываешь.
     Машинист засмеялся.
     -- Придумают же!.. Смешно.
     -- Анекдот-то -- вот с такой бородой.
     -- Все равно смешно. Интересно, кто их сочиняет?
     Колька пожал плечами.
     -- Люди...
     -- Я вот хочу какой-нибудь сочинить, и никак не выходит.

     Нюра спит... Но вот какая-то далекая тревога отразилась на ее спокойном
лице.
     Она увидела сон.
     Распахнулся  огромный,  с  плющом,  с   фикусами  в  огром­ных  кадках,
сверкающий  зал  ресторации. И  весь он  ходуном  ходит.  Полуголые  девицы,
волосатые парни зашлись в танце... "Очи черные".
     Гремит  и кривляется "ритмичная  жизнь". То ли это ка­кой-то вселенский
шабаш,  то ли завтра  --  конец  света. Не архангел ли  Гавриил дует  в свою
сзывающую трубу,  и  нет ли тут  -- среди обаятельных дам и джентльменов  --
этих, с хвос­тиками и на копытцах?
     С трудом продралась Нюра через  гремящий, орущий, бесноватый  зал...  И
вышла  к  столу, где пирует  ее Иван.  Он славно пирует!  По бокам его почти
голые девицы, смеются, пьют шампанское...
     -- Пойдем домой! -- сказала Нюра.
     Иван отрицательно покачал головой. И усмехнулся.
     И сильней грянула музыка, и пошли кривляться вовсе безобразно...
     Нюра пошла к выходу. Ей в лицо смеялись, девицы про­плывали у нее перед
носом, подергивая плечиками...
     И вдруг Нюра  остановилась. И заткнулась музыка... И  все замерли. Нюра
опять пошла к  столу...  И с ее  шагами,  сперва  тихо,  потом громче  стала
нарастать удалая, вольная музыка "Из-за острова на стрежень".
     И сам Иван сидит за столом в облике Стеньки Разина... И  грозно смотрит
на Нюру.
     Нюра  подошла, выдернула мощной рукой его из-за стола и дала пинка  под
зад. И сама пошла следом за ним.
     На пороге, в дверях, оглянулась и произнесла гневную речь.
     -- Эх вы! -- сказала она. -- Смеетесь?! Над кем смеетесь?! Это над вами
смешно-то. Это мне надо смеяться-то, а не  вам. Что вы делаете?! Как вам  не
стыдно?! Девушки!.. Зачем заголились? Чтобы мужиков приманивать?  Да если ты
хорошая, если ты  человек  хороший, мужик и  так увидит. На вас  же  глядеть
муторно! Тьфу!..  В такие-то годы -- работать да детей  рожать, а  вы  с ума
сходите.
     За Нюрой,  за ее спиной, стали появляться мужчины пен­сионного возраста
и тоже укоризненно смотрели. И молчали.
     -- Мой вам совет: прекратите это и займитесь полезным трудом!
     Положительные мужчины за Нюрой захлопали.
     -- Чтобы я этого больше не видела!
     Мужчины опять захлопали...
     Нюра проснулась, полежала немного и шепотом позвала:
     -- Вань!..
     Иван спал глубоким сном.
     Нюра встала, потрогала его на верхней полке... И опять легла. И закрыла
глаза.

     Утром проснулся Иван с больной совестью.  Проснулся и не поворачивался,
лежал тихо.
     Профессор негромко рассказывал Нюре и Любе нечто далекое из юношества.
     --  Я тоже был гордый!  Я очень  красиво выразился: "Не моя воля, что я
родился  под  этой  крышей, отныне  моя  воля  в  том, что  я навсегда ухожу
отсюда!" Во как сказал! Я был позер. В двадцать лет все позеры.
     -- Почему все? -- возразила Люба.
     -- Все, без исключения, -- подтвердил профессор.
     -- Ну а дальше? -- попросила Нюра.
     -- Я ушел. Простите, уехал.
     -- А она?
     -- Она осталась.
     -- Но вы же любили ее!
     -- Да. Но себя я тоже любил. Себя  я любил больше. Я ушел в  Вологду, в
Вологодчину, в  деревню.  Я  стал  учите­лем. Это  было  прекрасное время!..
Знаете, ближе  к осени, когда  с осины упадет первый лист, воздух  в лесу --
зеленый...
     -- Что же дальше? -- все не терпелось узнать Нюре.
     -- Дальше... Я встретил там Машу... Свою Марью Ива­новну. И все.
     -- А Катя?
     -- А Катя встретила своего... какого-нибудь Василия Ивановича -- баш на
баш.
     -- А кто раньше встретил: Катя или вы? -- спросила Люба.
     Профессор засмеялся.
     --  Вот что значит --  не романист я! -- пропустил  такую главу... Катя
встретила первая. Я был очень далеко... в дерев­не -- с экспедицией. И там я
узнал. И ушел в свою  деревню.  На этот раз  я ушел пешком. Я шел пешком сто
двадцать верст...
     -- Что же, никто не мог подвезти?
     -- Я не хотел. Я нес свое горе, страдал! Не  на телеге же страдать.  И,
знаете, я правильно сделал, что протопал эти сто двадцать верст. Я не верю в
скоротечные --  в  одну  ночь -- перерождения...  Но  в  сто  двадцать верст
вологодских дорог я верю. Много я передумал всякого... Много понял.
     -- Господи, прямо как в книге, -- сказала завороженная Нюра.
     -- Вот это-то  я и  понял главным образом: что все это -- мое горе, мои
страдания -- это пока роман. Но еще не жизнь. Жизнь началась потом...
     -- А к отцу-то вы вернулись?
     -- Нет. Уже не  вернулся.  И вообще дальше уже... нечто иное. Не роман.
Но роман был захватывающий... А?
     Обе в один голос -- и Нюра, и Люба -- воскликнули:
     -- Очень интересно!
     -- Очень!
     В купе заглянул проводник:

     -- Чайку желаете?
     --  Желаем!  -- сказал  профессор. -- И  побольше,  пожа­луйста. Десять
стаканов. Скажите, а газеты здесь носят?
     -- Нет, газеты на станциях.
     Иван   воспользовался  приходом  проводника,  скоренько  надернул   под
простынью штаны, слез с полки.
     -- Здравствуйте, -- сказал невнятно,  взял полотенце и ужом выскользнул
из купе.
     -- Стыдно, -- сказала Нюра.
     -- Чего? -- не понял профессор.
     -- Ну... вчера хватил лишка, сегодня стыдно. Весь день молчать будет.
     -- Ну, зачем же так? Так даже скучно.
     -- Ничего, пускай. Пускай помается.
     -- Всегда так?
     -- Всегда.  А если где  подерется,  то и ночевать домой не придет --  в
мастерской спит, у сторожа. Дня по два там жи­вет. Совестно.
     Поезд подошел к станции.
     Иван,  с полотенцем в руках, выскочил из вагона и побе­жал к  газетному
ларьку. Накупил газет -- всех по одной... по­бежал обратно.
     В купе готовились пить чай.
     Иван вошел с газетами...  Положил их  на стол. Фальшиво-небрежным тоном
сказал:
     -- Почитаем, что ли...
     -- Газеты! -- удивился профессор. -- Где достал, Иван?
     -- Там... -- Иван кивнул в сторону станции.
     -- Ну как? -- спросила Нюра строго.
     Иван  вздрогнул,  быстро поднял голову и  опустил. Спро­сил тоже скоро,
испуганно:
     -- Что, что?
     -- Ничего!
     -- А что? Ничего. А что?
     -- Ничего... и совесть спокойна, и душа не болит?
     --  А что, что?  -- тихо, впробормот спрашивал  Иван. И  ни  на кого не
глядел.
     --  Крепкая  же  у  тебя  совесть... --  Нюра  взяла полотенце  и пошла
умываться.
     Профессор с Иваном остались одни. (Люба ушла к своим.)
     -- Попало? -- спросил профессор.
     --  Та-а... -- Иван  поморщился, не  поднимая  головы. Он читал газету,
которую разложил у себя на коленях.
     -- Голова болит?
     -- Не!  --  поспешно,  с бодрецой откликнулся Иван. Но головы  опять не
поднял.
     -- У меня есть бутылочка сухого... Выпьешь?
     Иван глянул на дверь.
     -- Она долго не придет -- там очередь. Выпей, легче ста­нет.
     -- А вы?
     -- Я не хочу... У меня не болит.
     Профессор достал из чемодана длинную  бутылку. Сам тоже  посматривал на
дверь. Налил стакан. Иван одним махом оглушил стакан.
     -- Ху!..
     -- Еще?
     -- Нет. Спасибо.
     -- Тяжело бывает после выпивки?
     -- Да не то что тяжело -- муторно.
     -- Но ты особо-то не переживай, ничего вчера безобраз­ного не было.
     Иван мучительно поморщился.
     --  Трепался,  наверно!..   Гадский  язык:  обязательно   натре­паться!
Ненавижу себя за  это!.. Один раз, знаете, поехал на мельницу.  А мельница у
нас в  другом  селе,  за  пятьдесят километров.  Смолол.  Ну,  выпили там  с
мужиками...  И чего мне в башку влетело: стал  всем доказывать, что  я Герой
Социалис­тического Труда.
     -- О!
     -- Ну!  Меня  на смех, я в драку... Как  живой остался! --  их  человек
восемь, мужиков-то.
     -- Да-а. А вчера что-то быстро ты захмелел-то?
     -- Да я же еще днем коньяк пил! С этим ворюгой-то. Ну и развезло -- ерш
получился. А так-то не слабый... А чего я го­ворил там?
     -- Где? У студентов? Рассказывал, как ты хорошо жи­вешь.
     -- О-о!.. Вот же козел!
     -- Ну а как жизнь вообще-то? Если не трепаться...
     -- Да ничего живу... Нормально.  Я не гонюсь за богатст­вом. Мне бы вот
ребятишек выучить  -- больше ничего  не  надо. Ничего  так-то  --  все есть.
Телевизор есть, корова есть. Свинья даже есть, хоть я их ненавижу, собак, --
прожорли­вые. Все есть, я не жалуюсь.
     -- Иван, ты хотел про учителей рассказывать... Расскажи?
     Иван посмотрел на дверь купе...
     -- Ладно, -- сказал профессор, -- мы еще выберем время.

     Велика матушка-Русь!
     И на  восходе солнца, и на заходе солнца, и бельм днем и ночью -- идут,
идут, идут поезда. И куда только едут люди? Куда-то все едут, едут...

     Молоденький  офицерик,  от  которого вкусно  пахнет  ма­миным  молоком,
говорит миловидной соседке по купе:
     -- Все это хорошо, но это -- сплошная чувствительность. Мы  сегодня  --
не те.
     -- Но это же прекрасно, -- неуверенно сказала соседка. И прочитала:

     Будто я весенней гулкой ранью
     Проскакал на розовом коне.

     -- Не мужские стихи, -- проговорил жестокий лейте­нант. -- Розовый конь
-- это не из двадцатого века. Согласи­тесь.
     Как  тут  не  согласиться!  И миловидная соседка пожимает  плечами, что
можно понять, как "пожалуй".

     Две дамы от души состязаются в любезности.
     -- Позвольте, разрешите, я полезу на верхнюю полку.
     -- Да нет, зачем же? Я могу туда прекрасно полезть.
     -- Но меня это нисколько не затруднит!
     -- Меня это тоже ничуть не затруднит. Что вы!
     --  Прошу  вас, устраивайтесь  внизу.  Честное  слово,  меня  ничуть не
затруднит...
     -- Нет, пожалуйста, пожалуйста...
     Внизу на диване  полулежит здоровенный  парнина и, от­ложив "Огонек"  в
сторону, с интересом слушает дам.
     А  вот -- дядя... Вооружившись мешком и чемоданом, та­ранит встречных и
поперечных в проходе общего вагона. Ему кричат:
     -- Что же ты прешь, как на буфет! Дядя!..
     -- Ну, куда? Куда?
     -- Эй!.. Можно поосторожней?!
     Дядя -- ноль внимания. Трудный опыт российского пас­сажира подсказывает
ему, что главное -- занять  место. Мож­но себе представить, что когда-нибудь
все вагоны будут купейные, а если будут общие, то в них  будет свободно... И
что же будет? -- тоска зеленая!

     Едут, едут, едут...
     Спят...
     Читают...
     Играют в карты...
     Играют в домино...
     Рассказывают друг другу разные истории из жизни...
     Едят...
     Едят...
     Едят...

     Иван двинул с дороги письмо домой.

     "Здравствуйте, родные:
     теща Акулина Ивановна,  дядя Ефим  Кузьмич, тетя Маня, няня Вера, дед и
детки:  Валя  и Нина!  Во  первых  строках  моего  письма  сообщаю,  что  мы
живы-здоровы, чего и вам желаем. Пишу с дорога, поэтому еще конца  нет. Едем
мы хо­рошо, но я по ошибке схватил купейный билет, но зато едем без горюшка.
Едем  по  просторам нашей  необъятной  родины, смотрим  в окно. Погода стоит
хорошая  --   градусов  двадцать   пять  по  Цельсию.   Один  раз  ходили  в
вагон-ресторан. Взяли на первое -- по борщу, на  второе -- бистроганов. Едет
с нами один  старичок  профессор,  очень хороший.  Ну,  были  другие  разные
происшествия -- приедем, расскажем. Поедем мы через Москву. И вот этот самый
профессор говорит, что когда приедем в Москву, то сможем у него остановиться
хоть на сколь -- у  него  пятикомнатная  квартира. Ну, Нюра  поддержала  это
предложение, потому что  ей охота  посетить  ГУМ.  Я тоже наметил  для  себя
кое-какие места, например, зоопарк. Если  удастся, съезжу в  крематорий.  Об
нас не бес­покойтесь. Берегите детей.
     Иван".

     И вот -- Москва.
     По радио торжественно объявили:
     -- "Граждане пассажиры! Наш  поезд прибывает в столи­цу нашей Родины --
город-герой Москву!"
     Нюра и Иван заметно взволновались. Особенно Нюра.
     Профессор с интересом наблюдал за ними.
     -- Ваня!.. Глянь-ка, дом-то! Вань! -- вскрикивала Нюра.
     Ивану тоже страсть как интересно, но он сдерживал себя. И Нюру.
     -- Чего ты  орешь-то? Чего орешь-то? -- Он  даже  посме­ялся, пригласив
взглядом и  профессора -- тоже посмеяться  вместе над Нюрой.  --  Ну, дом...
колоколенкой.
     -- Гостиница "Ленинградская", -- сказал профессор.
     -- Сколько этажей? -- спросил деловитый Иван.
     -- Черт его знает!.. Понятия не имею.
     Поезд остановился.
     Профессор  и  Иван с Нюрой  вышли  на перрон...  Профес­сор высматривал
кого-то в толпе.
     --  Сын  должен встретить,  -- пояснил он. -- Иван,  рас­скажи  ему про
учительницу... Вообще поговори с ним, а то эти молодые ученые... решили, что
они все знают...
     -- Тоже ученый? --  полюбопытствовал Иван, но только заради одной голой
вежливости, потому что ему куда как важнее все, что вокруг него.
     -- Постоим тут, -- велел профессор. -- А то разминемся.
     Остановились в сторонке от потока.
     -- Народу-то, народу-то! -- все изумлялась Нюра.
     --  Миллионов десять  живет?  --  поинтересовался точный  Иван. --  Или
побольше?
     -- Понятия не имею! -- несколько  даже гордо ответил профессор. --  Это
наши ученые знают... Знают,  а ничегошеньки сделать не умеют. Вавилон растет
и растет.  Вон он! О-о!.. Одна  поступь чего  стоит!.. Ужасно самовлюбленный
народ... -- Профессор помахал рукой.
     -- Чую, батько! -- громко сказал высокий молодой чело­век, выдираясь из
людского потока.
     -- Наконец! -- сказал веселый, иронический профессор.
     Они поцеловались. Профессор представил сына:
     -- Сын.
     -- Иван, -- сказал сын.
     Иван тоже назвался:
     -- Иван.
     Профессор засмеялся.
     -- Нюра, -- сказала Нюра. И подала ладонь лодочкой.
     -- Это мои гости, -- пояснил профессор. -- Мать здорова?
     -- Относительно...
     -- Твои?
     -- Все в порядке. Хорошо съездил?
     -- Хорошо. Пошли, пошли, чего мы стоим? Пошли.
     -- Тебе звонили из...
     Трое наших затерялись в толпе.
     А "миллион народа"  все двигался и двигался, говорил, кричал, толкался,
торопился, нервничал...

     Хозяина и  гостей в квартире  профессора  встретила до­вольно  толстая,
круглолицая Мария Ивановна.
     Перецеловались, перезнакомились в прихожей...
     -- Проходите сюда! -- позвал размашистый, великодуш­ный  профессор.  --
Иван!..
     -- Да, папа?
     --  Не ты, Иван-гость.  Ну и  ты -- давайте сюда! Иван-сын,  как у тебя
день?
     -- У меня лекции. Я отпросился тебя встретить.
     -- "Лекции", "лекции", -- недовольно  заметил  профес­сор. -- Поговорил
бы лучше с живыми людьми -- это не со­циологические столбики с цифрами...
     -- Социология -- это как раз живые люди, --  отрезал сын. -- Вечером мы
с удовольствием поговорим.
     -- Вечером у вас Дом кино, театр,  друзья... Послушал бы, правда. Иван,
расскажи ему про учительницу...
     Где-то в одной из комнат затрещал телефон. Иван-сын скоро пошел туда.
     -- А ведь какая видимость деятельности! -- все ворчал профессор.
     Иван и Нюра не понимали: всерьез профессор чем-то не­доволен или же это
такая его манера говорить дома?
     -- Папа, тебя! -- позвал сын.
     Профессор пошел к телефону.
     Супруги Расторгуевы на малое время остались одни.
     -- Опять вылетел с  языком?  -- сердито, негромко загово­рила  Нюра. --
Чего рассказывал про учительницу-то? Про какую учительницу?
     -- Да это... про Федорову...
     -- Тьфу!  Вот  пропишут  куда-нибудь в  газету!..  Сказал  -- рассказал
такой-то. Чего рассказывал-то?
     Иван лихорадочно обдумывал положение.
     --  Ну,  во-первых, можно сказать, что я был  выпивши... Спьяну  молол.
Так?  Потом,  я говорил,  что  она  получает  сто  рублей... Но  я же  забыл
алименты! Сорок  семь рублей али­ментов.  Сто сорок семь --  не такая уж это
бедность.
     -- Дрова бесплатно привозют, -- подсказала Нюра.
     -- Налогов меньше. Телефон провели, а мне, допустим, фигу...
     -- Для чего он тебе, телефон-то?
     Иван сердился, что не понимают тонких извивов его мысли.
     -- Да здесь-то, для сравнения-то, надо чего-нибудь  гово­рить! Мало ли,
что он не нужен, делай вид, что пропадаешь без телефона...
     -- А чего ты ему говорил-то?
     -- Та-а...
     -- Ванька, скажи! Я, может,  чего-нибудь придумаю -- вы­ручу тебя. Чего
говорил-то?
     --  Ну,  говорил,  что  я,  необразованный  человек,  живу лучше  ее...
Ненормально,  мол,  это.  Оно, так-то  подумать -- ненормально, конечно. Она
наших детишек учит, а живет хуже... Да я готов ей вскладчину допла...
     В комнату вошли профессор с сыном.
     -- Ну иди, иди, -- говорил отец. -- Ай  да наука!.. Наи­зусть на дом не
задают?
     Иван-сын пожал плечами и вышел.
     Иван-гость и Нюра сидели на стульях прямо, неподвижно.
     --  Иван,  Нюра...  вы  распрямитесь  как-нибудь...  Чувст­вуйте   себя
свободней!
     Иван пошевелился на стуле, а Нюра  -- как сидела, так и осталась сидеть
-- в гостях-то она знала,  как себя вести. Она только чуть улыбнулась и чуть
кивнула головой.
     Профессор пошел на кухню.
     -- Они надолго? -- спросила Марья Ивановна.
     -- А что? -- наструнился профессор.
     -- Ничего, просто спрашиваю.
     -- Мне показалось -- не просто.
     -- Но я должна подумать, рассчитать...
     -- Изволь, они пробудут здесь две недели, -- спокойно сказал профессор.
И даже не стал смотреть, как удивилась Марья Ивановна. -- Приготовь завтрак.
     -- Почему две недели? Они же куда-то дальше едут...
     -- Они едут на юг. А почему бы им не  пожить две недели в Москве? У них
это не так часто случается.
     -- Пожалуйста, пусть живут. Почему ты нервничаешь?
     -- Я? Нисколько.
     --  Только очень тебя прошу: води их по  Москве сам, не  проси Ивана --
ему действительно некогда.
     -- Я знаю, у него лекции.
     -- У него лекции, да, -- стала утрачивать спокойствие  Марья  Ивановна.
-- Если тебе...
     Иван-гость  осмелел  в большой,  обставленной книжными шкафами комнате.
Прохаживался, смотрел книги.
     -- Не тронь! -- сказала Нюра.
     -- Чего?
     -- Сядь и сиди. Не лазий там. Чего ты там забыл?
     -- Книги смотрю... Что тут такого? Все культурные люди так делают.
     -- Культурные люди в чужом доме сядут и сидят.
     -- Ну и неправильно! Надо... развязней быть. Погово­рить...
     -- Ты уж один раз поговорил... Говорун...
     -- Конечно.  А то сидим, как аршин проглотили. Надо, чтоб мы людям не в
тягость были... Чтоб интересно с нами было, -- учил Иван.
     -- Откуда только набрался! Возьми вот  расскажи,  как вы в прошлом годе
от медведя чесали. Пусть люди похохочут...
     Вошел профессор, весело объявил:
     -- Сейчас будем завтракать!
     Нюра не шевельнулась.
     А Иван кивнул головой одобрил:
     -- Хорошее дело.
     -- Ну, так как вам Москва-то?
     -- Очень большая, -- вежливо сказала Нюра.
     -- Вавилон! Заметьте, однако: за  последние годы рождае­мость в городах
упала в  два  раза. А прирост населения в  пол­тора  раза увеличился.  Опять
отдувается деревня-матушка.  Не хотим мы  рожать в  городе, и  все  тут. Нам
некогда, мы заняты серьезной деятельностью!.. Охламоны.
     Марья Ивановна, собирая на стол, заметила с упреком:
     -- Не утомлял бы гостей, товарищ профессор. Сам же...
     -- Им это полезно знать.
     -- Сына упрекаешь за лекции, а сам...
     -- Это цифры ученых. Социология.
     --  Что   же  здесь  плохого,  если  они  знают  эти  цифры?  Они  этим
занимаются... Они ставят перед обществом вопросы.
     -- Честные, деятельные люди перед собой ставят вопро­сы, а не...
     В дверь в это время позвонили. Марья Ивановна пошла открывать.
     Вошел пожилой человек, по облику тоже профессор... Лысый. Поздоровался.
     -- Приехал?
     -- Приехал.
     -- Ну как? Полностью сельский человек?
     -- Не  говорите! С  собой  даже  привез...  На сына  набро­сился --  за
лекции...
     -- Предлагает ехать в  деревню? -- с улыбкой спрашивал лысый профессор,
снимая плащ. -- В народ?
     -- Теперь это надолго, -- вздохнула Марья Ивановна.
     Лысый профессор погладил лысину, вошел в комнату.
     --  Ну, здравствуйте, здравствуйте!.. С приездом.  -- Лы­сый  уселся  в
удобное кресло, с улыбкой осмотрел хозяина. -- Как поживает деревня-матушка?
     Профессор-хозяин тоже изобразил обаятельную улыбку.
     -- А как себя чувствует Вавилон?
     Профессор-гость не снимал игривого тона:
     -- Ну, ему-то что сделается! Растет. Шумит.
     -- Нет, это не рост  -- нагромождение, --  сказал  хозя­ин. --  Рост --
нечто  другое... Живая, тихая жизнь. Все, что громоздится, то ужасно шумит о
себе.
     -- Гуманитарии  всякий  раз  забывают  один  простой  и  веч­ный  закон
природы:  тело не упадет, если сохранит ско­рость... Не нам с  тобой, Сергей
Федорыч,  дорогой, исправ­лять этот  закон.  Будут  расти, шуметь,  строить.
Постараются сохранить скорость.
     -- Садитесь, пожалуйста, -- пригласила хозяйка к столу.
     И тут Нюра совсем выпряглась.
     -- Спасибо, спасибо, -- сказала она. -- Мы утром чай по­пили...
     -- Да вы что! -- воскликнул профессор-хозяин. -- Ну-ка, давайте...
     -- Да не беспокойтесь, мы где-нибудь в столовой...
     Даже Иван понял, что это уж слишком.
     -- Садись, что ты?
     -- Садитесь,  пожалуйста, --  пригласила и хозяйка.  -- Зачем же идти в
столовую, когда можно дома?
     -- Мы в столовой-то,  знаешь, сколько  время потратим! -- убеждал  жену
Иван. -- А тебе интересней по магазинам похо­дить, сама говорила.
     Нюра сдалась:
     -- Ну, можно закусить немного...
     Когда  сели  уже  за  стол  (профессор-гость  отказался,  про­сматривал
записи,  привезенные  хозяином), пришла  Люда,  невестка, высокая,  статная,
очень красивая. Иван неприлич­но открыто засмотрелся на нее.
     -- Это мои гости, -- сказал профессор-хозяин.
     -- Очень приятно.
     -- Людмила... как у тебя день?
     -- У меня с двух часов заочники.
     Профессор помрачнел. Замолчал.
     -- Ваня звонил?  --  спросила  Люда, не  замечая,  а  может,  не  желая
замечать, что свекор помрачнел.
     -- Он ушел на лекции.
     Люда с Марьей Ивановной ушли на кухню.
     -- Странный  ты человек, Сергей Федорыч, --  заговорил профессор-гость.
-- Ну а что ты предлагаешь? Как предлага­ешь им поступить?
     -- Это ты странный!..  Я предлагаю! Я  уже  давно ничего не  предлагаю.
Попробовал бы я предложить!..
     -- Ну, как же быть?
     -- На это мог бы  ответить хозяин  дома. Но таковых те­перь в  домах не
бывает... Разве вот у них, -- Сергей Федорыч кивнул в сторону Ивана  и Нюры.
-- И то вряд ли.
     --  Частенько русские...  домострой вспоминают.  Стран­ная  тоска...  В
профессорском доме. Не находишь?
     -- Нет, не нахожу.
     Профессор-гость уткнулся в тетрадку.
     Гости  -- Иван и Нюра  -- не  поняли,  о  чем шла речь.  Иван аккуратно
доставал ложечкой красную икру из вазочки и ел прямо так -- из ложечки же. И
снова доставал.
     --  Вкусная штука, --  похвалил он,  когда почувствовал на  себе взгляд
хозяина.
     --  Ешь, ешь,  --  кивнул  Сергей Федорыч.  -- Это память  о домострое.
Редкая штука.

        ГУМ.
     Людская  река  растекается  здесь  на  десятки проток.  То за­крутит  у
прилавка с носками, то увлечет в  салон электропри­боров...  То  вынесет  на
горбатый мостик, и тогда можно огля­деться, передохнуть, прийти в себя.
     Ивану очень понравилось смотреть сверху, с мостика, на  людей  внизу...
Но  Нюра торопила. Куда  торопила?  Впрочем, она что-то покупала  --  что-то
такое Иван держал уже в руках, какую-то коробку.
     Нюра неутомимо перебирала, прикидывала  на голову платки...  Продавщицы
ей делали замечания, Нюра не обра­щала на них внимания. Ее очень увлекло это
занятие -- пере­бирать товары. Она прямо преобразилась вся. И куда дева­лась
ее деревенская робость, нерешительность!
     Она тащила Ивана все дальше и дальше...  Они вместе трогали плащи, мяли
рукава их, растягивали... Вместе загля­дывали в бирочки, где указана цена...
И шли дальше.
     В одном месте толпа растащила их в разные стороны...
     Иван   забеспокоился...  Стал  кидаться  туда-сюда,  спраши­вал  людей,
показывал руками, что потерял жену, крупная та­кая женщина, с веснушками.
     Одни качали головой -- не видели...
     Другие улыбались...
     А один  сердобольный молодой человек стал, как видно,  объяснять Ивану,
что надо  пойти на радиоузел, сказать  фа­милию, имя,  отчество жены,  и там
объявят по радио, и жена придет к фонтану...

     А  профессор  Сергей Федорыч  в  это  время названивал  по  телефону  в
справочное Курского вокзала. Справочное все время было занято.
     -- Кошмар!.. -- застонал профессор. -- Целый час -- все занято.
     Профессор-гость, читая тетради хозяина, пояснил:
     -- Они кладут трубку на стол и читают детективные ро­маны.

     А  Иван  стоял  у  фонтана  в ГУМе  и ждал...  жену.  Волно­вался,  как
любовник.

     -- Нет,  это  черт знает  что  такое!  -- взревел профессор-хо­зяин.  И
бросил  трубку. -- Это же, простите,  не работа!.. --  Он встал и заходил по
комнате. -- Это не неумение работать, это не-же-ла-ние работать! Ну, как же:
она десять лет училась,  ей  вдалбливали в голову, что  удел человеческий --
это беспоса­дочный перелет Москва -- Владивосток...
     -- Старо! -- сказал профессор-гость.
     -- Это первенство мира по прыжкам в высоту, а  тут кто-то хочет узнать,
когда идет поезд  "Москва  --  Симферополь"! Фи! --  Сергей Федорыч  всерьез
разволновался. -- Ах ты, кудрявая, судьба обошла тебя, не повезло в жизни!..
Вот уви­дишь,  сейчас,  если  дозвонюсь,  рявкнет:  "Москва -- Симфе­рополь"
отходит в ноль целых..." И подумает: "Старый осел".
     -- А ты как-нибудь... молодым баритоном попробуй.
     Профессор опять подсел к телефону. Опять было занято.
     -- Так!.. -- Профессор тихо стал звереть. И неожиданно перешел от крика
на тихий, зловеще-вкрадчивый голос: --  А ведь  никто не догадался объяснить
ей, что  простое  человеческое дело --  ответить, если спросили,  --  и есть
высокий долг...
     -- Видишь, у тебя получается -- баритоном-то.
     -- Пошел к дьяволу!
     -- Чего ты психуешь-то? Ну, занято... Один ты звонишь, что ли?
     В это время пришел Иван-сын.
     --  Вий  пришел,  --   сказал  отец.  --   Слушай,  Вий,  объясни  мне,
пожалуйста...
     -- В чем дело?
     --  Не могу  дозвониться  в  справочное  Курского  вокзала.  Все  время
занято...
     -- Когда нужны билеты?
     -- Ты хотя бы узнай...
     -- Когда нужны билеты? Их принесут сюда, на дом.
     -- На завтра.
     Иван-сын подсел к телефону, набрал номер...
     -- Сергей? Сережа,  нужно  два билета... Хотя подожди... У них сквозной
до Симферополя?
     -- Нет.
     -- На завтра.  Два  билета.  До  Симферополя. Спасибо.  -- Сын  положил
трубку. -- Завтра утром сюда принесут два би­лета. От десяти до двенадцати.
     Старики молчали. Долго молчали.
     -- Так жить можно, -- не то шутя, не то серьезно сказал профессор-отец,
-- блат  кругом.  -- И продолжал иным то­ном: --  Иван,  я  серьезно  прошу,
поговори с деревенским  че­ловеком. Это очень умный, хитрый и в то же  время
какой-то поразительно доверчивый человек. Ведь это сегодняшняя Россия.
     -- Ну  уж!  -- воскликнул  профессор-гость.  --  Вся,  сразу -- в одном
Иване...
     --  О  чем  поговорить? О  положении сельского учителя  се­годня? Но  я
больше его знаю об этом...
     -- О-е-е!
     --  Знаю, например, что подавляющее большинство учи­телей в  стране  --
женщины. Могу назвать цифры...
     -- Не надо. Ну и что, что женщины?
     -- Это  нехорошо. То есть не то что вовсе нехорошо, но желательно, чтоб
мужчин-педагогов  было  больше.   Не  нужно   же  тебе  объяснять,  что  для
ребенка-мальчишки,  положим, сказанное учителем-мужчиной совсем не одно и то
же, что скажет учительница. Мы это знаем.
     -- Ну и что вы собираетесь делать?
     -- Пишем диссертации, -- не то в шутку, не то всерьез от­ветил сын.
     -- Лихие ребята!
     --  Дальше, мы  знаем,  что  общекультурный  уровень  тех  же  сельских
учителей...  Ну,  как бы это... оставляет желать лучшего, что ли. И вовсе не
потому, что они...
     Зазвонил телефон.
     Профессор поднял трубку, послушал и сказал:
     --  Его  нет дома. Позвоните попозже... Итак, вовсе не по­тому, что они
не хотят его повышать, а...
     -- Меня просили?
     -- Да. Переживут. А почему же?
     -- Первое: огромная, иногда  нелепая перегруженность в школе. Учителей,
я имею в виду. Любовь  местных властей общественную работу на селе сваливать
на   тех   же  учителей.  Они  и  агитаторы,  и  организаторы,  и  участники
художествен­ной самодеятельности,  и  депутаты сельских Советов  -- сло­вом,
актив.
     -- Не вижу ничего в этом плохого.
     --  Плохо  то,  что некогда книгу  почитать,  фильм посмот­реть...  Они
падают от усталости.
     -- Третье?
     -- Третье: я  бы  увеличил  им  зарплату.  Но из своего  кар­мана,  сам
понимаешь, я это не могу сделать.
     -- И  все-таки, что же делать? Ведь им доверено будущее страны -- дети.
Между прочим, никто из них -- я говорил  со многими -- не пожаловался. Очень
добрые, приветливые лю­ди... Даже веселые.
     -- Это труженики.  И потом, что же, они  тебе, московско­му профессору,
станут жаловаться? Ты бы стал жаловаться, когда был молодым?..
     Профессор-отец ничего на это не сказал. Не ответил.
     -- Папа, мы не помешаем, если соберемся сегодня у нас?..
     -- Кто? Да нет... что же? Нет, конечно, не помешаете. Этот... волосатый
--  придет? --  Профессор весь перекоре­жился, перекосился -- изобразил, что
играет на гитаре.
     Иван-сын ушел к себе в комнату, никак не отреагировав на выходку отца.
     -- Ах,  славно! -- воскликнул профессор-гость. И  хлопнул  ладошкой  по
тетрадке. -- Много ты добра привез, Серега! Славные есть штучки.
     Профессор-хозяин  посмотрел  на  него... Ничего  не ска­зал.  Помолчал,
задумчиво глядя на телефон... И сказал вдруг:
     -- А кумекают... эти-то. -- Кивнул в сторону, куда ушел сын.
     -- А? -- откликнулся профессор-гость. -- Эти-то? Куме­кают.
     -- Кумекают. Славные, говоришь, есть штуки?
     -- Ах, славные! -- Профессор-гость ласково погладил тетрадку.
     В ту  ночь  профессору  пришла в  голову  блистательная  идея: устроить
встречу студентов,  какие  остались  на канику­лах  в Москве,  аспирантов  и
преподавателей университета -- всех, кто способен насладиться музыкой  живой
русской ре­чи, -- встречу  с Иваном Расторгуевым. Собрать несколько  человек
-- "любителей словесности".
     В аудитории,  где  происходила  бы  встреча,  во  вступитель­ном  слове
профессор сказал бы так:
     -- Уважаемые  коллеги,  друзья!  Я пригласил вас на эту  встречу вот  с
какой -- единственной  -- целью: просто  чтобы мы  послушали  одного из тех,
кого мы  называем  языкотвор­цем, хранителем  языка.  Собираются же  слушать
музыку!..  И  собираются,  и  внимательно  слушают  бесчисленных  кли­куш  с
гитарами... Я уже говорил и писал, почему эти... "лов­цы губок" привлекают к
себе внимание. Если  привлекает подделка,  значит, есть тоска по настоящему,
неподдельному.  Так  было,  так  есть.  Мы  очень  много  знаем,  мы  строим
невиданный Вавилон... Мы  оглушили себя треском машин,  воем сирен...  Мы, в
своем  упоении  цифрами,  полупроводниками,   схемами,   телевидением,   мы,
социологи, математики, нумизматики, мастера классической демагогии... мы уже
давно не слышим, как говорит наш народ. Послушайте же!

     Еще в машине, когда ехали московскими улицами в уни­верситет, профессор
говорил Ивану:
     -- Рассказать?.. Ну,  расскажи что-нибудь... О  себе.  Расскажи, как ты
собираешься детей учить. Почему непременно  надо учить. Расскажи, как ты обо
всем этом думаешь, -- по­лучится про жизнь.
     -- Можно Нюра тоже выступит? -- попросил Иван.
     -- Можно.
     -- Нет, я не буду, -- воспротивилась Нюра. -- Я не умею.
     -- Ну, посмотрим, как там будет... Только, Иван, дело-то в том, что это
вовсе не значит -- выступать. Надо рассказать, как умеешь... Понимаешь ли?
     -- Все будет в порядке, -- заверил Иван.

     А еще раньше, в тот же день, утром, у профессора  -- Сер­гея Федорыча и
его коллеги -- произошел серьезный разго­вор.
     -- Почему? -- спросил Сергей Федорыч коллегу.
     -- Потому, -- стал внятно, жестко, но не зло пояснять  лысый профессор,
--  что ты его  не знаешь. Не понимаешь. Не  чувствуешь,  выражаясь  дамским
языком. И не суйся ты в это дело. И не срамись: и себя подведешь, и парня...
поста­вишь в глупое  положение. Не  тот сегодня мужичок, Серега, не тот... И
фамилия  его  -- не Каратаев. Как ты еще не  устал от своего идеализма? Даже
удивительно.
     --  Жалко, Лев Николаич помер  -- послушал  бы хоть. Тоже был  идеалист
безнадежный.
     -- В отношении мужичка -- да, был идеалист.
     --  Ну,  и  как же  его  фамилия?  Мужичка-то  нынешнего? Полупроводник
Шестеркин?
     --  Не  знаю.  Я,  видишь  ли,  не  специалист  здесь, в  отличие от...
некоторых. Наверно, не Шестеркин, но  и не Каратаев.  И не Сивкин-Буркин. Не
смеши, Серега, народ честной, не смеши.
     -- Посмотрим.

     И вот вышел Иван на трибуну...
     Профессор и Нюра сидели за столом. Лысый профес­сор -- в зале.
     -- Уважаемые  товарищи! --  громко начал  Иван. -- Меня  Сергей Федорыч
попросил рассказать вам... как я думаю про жизнь. Я хорошо думаю, товарищи!
     В зале засмеялись.
     -- Я  родился  в  крестьянской семье... Нюра  --  тоже в  крестьянской.
Значит...  воспитывались там же,  то есть  в крестьянской  семье.  Я окончил
шесть классов, Нюра прихватила восьмилетку. За границей не были...
     В зале опять засмеялись.
     -- Что он делает? -- негромко спросил профессор Нюру.
     Нюра, очень довольная, сказала:
     -- Выступает. А что?
     -- Я по профессии механизатор, тракторист. Норму...
     -- А Нюра? -- спросили из зала.
     Нюра привстала и сказала:
     -- Я доярка, товарищи. Свою норму тоже выполняю.
     -- Даже перевыполняет, -- продолжал Иван.
     -- На сколько  про`центов?! -- опять выкрикнул веселый молодой человек,
очень волосатый и не злой.
     --  Проце`нтов,  -- поправил Иван.  --  Нюся, на сколько  процентов,  я
забыл?
     Нюра опять привстала.
     -- На тридцать-сорок.
     --  На  тридцать-сорок, -- сказал Иван. --  Вот  гляжу на  вас, молодой
человек, -- тоже весело и не зло продолжал Иван,  глядя на гривастого парня,
-- и вспомнил  из молодос­ти один случай. Я  его  расскажу.  Была  у  меня в
молодости  кобыла... Я на  ней копны возил. И  вот  у  этой кобылы, звали ее
Селедка,   у   Селедки,   стало   быть,   --   Иван   наладился  на   этакую
дурашливо-сказочную манеру, малость даже стал подвы­вать, -- была невиданной
красоты грива. А бригадиром у нас был Гришка  Коноплев, по  прозвищу  Дятел,
потому  что  он ходил всегда с палочкой  и все время этой  палочкой себя  по
голенищу стукал, и  вот этот самый Дятел приезжает раз  в бригаду и говорит:
"Ванька, веди сюда свою Селедку, мы ей гриву обкорнаем.  Я видел в кино, как
сделано у коня товари­ща маршала на параде". Привел я Селедку, и мы овечьими
ножницами лишили ее гривы. Стало как у коня товарища маршала.  Но что делает
моя Селедка? Она отказывается  на­девать хомут. Брыкается, не дается... Хоть
ты что с ней делай. Уж сам Дятел пробовал надевать -- ни в какую! Кусается и
задом норовит  накинуть...  Что  делать? А  был у  нас  в деревне дед  Кузя,
колдун.  Мы  --  к  нему.  Он нам  и  говорит:  "Отпусти­те  ее на  волю  на
недельку... Пусть  она  одна побудет,  привы­кнет  без  гривы-то. На кой, --
говорит, --  черт  вы  ей гриву-то отхватили, оглоеды?" Вот, товарищи, какой
случай был. Те­перь насчет...
     -- Почему  кобылу  звали  Селедкой? -- спросили из зала  весело.  Опять
гривастый спросил.
     -- Почему Селедкой-то? А --  худая. Худая, как селедка. Там только одна
грива и была-то.
     Засмеялись.
     И профессор тоже невольно засмеялся. И покачал голо­вой.
     Нюра наклонилась к нему, спросила:
     -- Ну, как -- ничего?
     --  Ничего,  --  сказал  профессор. --  Хитер  мужик твой  Иван. Хорошо
выступает.
     Нюра была польщена.
     -- Он умеет, когда надо...

     -- Иван, -- спросил профессор Сергей Федорыч, когда  ехали  в машине из
университета оба профессора, Иван и Нюра, -- скажи, пожалуйста, зачем ты про
кобылу-то расска­зывал? Про Селедку-то...
     Лысый профессор громко засмеялся.
     Иван улыбнулся...
     -- Да  повеселить маленько людей. Меня еще дед мой учил: как где трудно
придется, Ванька, прикидывайся дурач­ком. С дурачка спрос невелик.
     -- А тебе что, трудно пришлось?
     -- Да  не то чтоб уж трудно... Я же не знал, что они улы­баться начнут.
А что, плохая история? С кобылой-то.
     --  Славная история, Иван! -- воскликнул лысый профес­сор. --  Славная.
Жалко -- про Вавилон еще не поговорили.
     -- Про какой Вавилон? -- спросил Иван.
     -- Про город. Есть, видишь ли, люди, которым очень не нравится город...
     -- Не город, -- поправил профессор Сергей Федорыч,  -- а  Вавилон. Надо
быть точным, даже если... передергиваешь карты.
     -- Вавилон, -- согласился лысый профессор.  И перевел Ивану: -- Вавилон
-- это большой-большой город. И вот есть люди...
     --  Большой-большой  недостроенный   город,  --  опять  уточнил  Сергей
Федорыч.
     --  Да.  Так  вот,  есть  люди,  которые  прекрасно устроились  в  этом
Вавилоне, с удобствами, так сказать, но продолжают всячески поносить...
     --  Нет,  --  резко  сказал Сергей Федорыч, --  это... Так нельзя.  Это
шулерство. Ты хочешь спросить Ивана: нравится ли ему город?
     -- Не совсем так...
     -- А как?
     -- А мне так нравится! -- воскликнула Нюра.
     -- Мне тоже нравится, -- сказал Иван. -- Зря вы спорите, товарищи. Жить
можно. Чего вы?
     Профессора засмеялись.
     Из Москвы Иван двинул домой второе письмо.

     "Уважаемые родные, друзья!
     Пишу вам  из  Москвы.  Нас  здесь захватил  водоворот со­бытий. Да, это
Вавилон! Я бы даже сказал, это больше. Мы живем у профессора. Один раз у них
вечером собиралась мо­лодежь. И был там один клоун. Это невозможно  описать,
как он выдрючивался. С Нюрой чуть плохо не стало от смеха. Кое-что я, может,
потом  скажу.  Выступал  также  в  универси­тете.  Меня  попросил  профессор
рассказать  что-нибудь  из  де­ревенской жизни в  применении к  городской. Я
выступал. Кажись, не подкачал.  Нюра говорит, хорошо. Вообще, время проводим
весело. Были в ГУМе, в ЦУМе -- не удивляйтесь:  здесь так называют магазины.
В крематорий я, правда, не сходил, говорят, далеко и  нечего делать.  Были с
профессором  на  выставке,  где показывали  различные иконы. Нашу  бы  бабку
Матрену туда,  у ей бы  разрыв сердца произошел от праздника  красок. Есть и
правда хорошие, но мне не  нравит­ся эта история, какая творится вокруг них.
Это уже не спрос на искусство, а мещанский крик моды. Обидно. Видел я так­же
несколько волосатиков. Один даже  пел у профессора пес­ню. Вообще-то ничего,
но... профессора коробит. Меня тоже.
     Сегодня в 22.30 отбываем на юг.
     Иван".

     И вот -- юг.
     Иван объяснился для начала с директором санатория. В его, директорском,
кабинете.
     -- Как  -- с  вами? -- не понимал директор.  -- У  вас  же только  одна
путевка.
     -- Больше колхоз не дал... Не было.
     -- Так зачем же было ее везти с собой?
     -- А  что  же?.. Я  один буду по  санаториям  прохлаждаться, а она дома
сидеть? Несправедливо. Ей же тоже охота хоть раз в жизни на море побывать.
     -- Вы  что,  серьезно? --  не  понимал директор,  крупный,  толстый,  в
дорогом светлом костюме. -- Вы не разыгрываете меня?
     -- Кто -- я? Бог с вами!
     -- А где ваша жена?
     -- А вон! -- Иван показал на окно. -- Вон она сидит.
     Директор подошел, посмотрел вниз.
     Во дворе санатория, у фонтана с каменными лебедями, сидела Нюра.
     Директор прошелся по кабинету.
     -- Вы сделали большую глупость.
     -- Почему?
     -- Ее придется отправлять назад...
     --  Почему?  --  Иван  с  этими  своими  "почему"  способен был вызвать
раздражение. И он вызвал раздражение.
     -- Да потому! Почему... Потому, что так никто не посту­пает: взять одну
путевку и везти с собой еще жену.
     -- Но ей же тоже охота...
     -- Что вы дурачка-то из себя строите? Чего дурачка-то строите?
     -- Почему?
     -- А где она жить будет?
     -- Со мной.
     -- Да как -- с вами-то? Как?
     -- Но мне же положена одна комната...
     -- Так...
     -- Поставим раскладушку...
     Директор в изумлении хлопнул себя по ляжкам.
     -- Феноменально! А тещу вы не могли прихватить с со­бой?
     -- Не трогайте  мою тещу! -- обиделся Иван.  Обиделся  и  осердился: --
Такую тещу, как у меня, -- поискать! И нечего ее трогать.
     --  Идите устраивайтесь, -- тоже  осердился  директор.  --  Ни о  каких
раскладушках, конечно, не может быть речи.
     Иван растерялся... Долго молчал.
     -- А куда же она?
     -- Куда хотите. Вы что, думали, здесь Дом колхозника, что ли?
     Ивану пришла в голову какая-то, как видно, толковая мысль.
     --  Счас,  одну минуточку,  -- сказал  он. -- Я к  жене схо­жу... --  И
вышел.
     -- Ну? -- спросила Нюра.
     -- Уперся... Слушать не хочет.
     -- Да ты попроси хорошенько! Скажи, мол, издалека при­ехали...
     -- Просил всяко! Не могу, говорит. Это... чего я подумал: может, сунуть
ему? Рублей двадцать...
     -- Ну-ка да не возьмет?
     -- Да возьмет, поди, куда он денется? Или мало -- двад­цать?
     -- Да хватит!
     -- Может, четвертак? Ведь месяц почти жить...
     -- Ну, дай, черт с им! Только уж пусть он получше комна­ту-то подберет.
Побольше.
     -- Ну, сделает, наверно!..
     -- Хорошо бы, если б из окошка-то вот этот  бы фонтан видно было. Прямо
глаз не оторвать -- до того глянется. Хо­рошо-то как здесь. Господи! Рай.
     -- Вот черт, понимаешь... -- стал мучиться Иван.
     -- Чего ты?
     -- Не умею я давать-то... Не приходилось.
     -- Сунь ему в руку...
     -- Сунь! Тут кто кому сунет: я ему или он мне... как су­нешь...
     -- Ну, парень!.. Как же теперь? Надо как-то выходить из положения.
     -- Пойдем вместе? -- сказал Иван.
     -- А я-то чего там?
     -- Ну, я, может, похрабрей буду.
     -- Да хуже только: так -- с глазу на глаз, а так -- свиде­тель. Иди, не
бойся. Ну, не возьмет -- не возьмет: в лоб не ударит.
     --  Да если  б  ударил-то -- это бы полбеды, а то потянет за взятку-то.
Отдохнешь...  в  другом месте, елки  зеленые.  Бу­дешь там заместо отдыха...
печки-лавочки делать.
     -- Как же быть-то?
     --  Погоди,  счас,  может,   насмелюсь...  Черт,  никогда  с  этим   не
приходилось! Шофера, те привычные... Ладно, пошел.

     В кабинете директора, когда туда  опять вошел Иван, си­дела некая милая
женщина, по виду врач.
     -- Подождите минутку, -- сказал директор Ивану.
     Иван понял так, что надо подождать здесь, в кабинете. И присел на стул.
     Женщина-врач  посмотрела  на  Ивана...  И  решила,  что  при нем  можно
рассказывать свое.
     --  Я  говорю,  но  послушайте, укол  всегда  болезнен.  Нет,  говорит,
присылайте другую сестру. Иначе буду жаловаться.  Представляете? Что в таком
случае...
     -- Минутку, --  сказал  директор. И повернулся к Ива­ну. -- В чем дело?
Что у вас еще? Я же вам сказал: идите уст­раивайтесь.
     -- Вы беседуйте, беседуйте, -- вежливо молвил Иван. -- Я подожду.
     -- Нина Георгиевна, зайдите, пожалуйста, через... десять минут. Мы  вот
с товарищем тут...
     -- Хорошо.
     Женщина вышла.
     Директор изготовился, видно, говорить строго.
     -- Слушаю.
     Иван подошел к столу, посмотрел на директора -- в  глаза ему в самые --
и выложил на стол ассигнацию в 25 рублей.
     -- Сойдемся?
     Директор... молчал.
     -- Что? -- спросил Иван. -- У меня больше нету: осталось здесь пожить и
на обратную дорогу.
     Директор посмотрел на бумажку... Потрогал ее.
     -- Я бы больше дал, нету, -- еще сказал Иван.
     -- Ладно, -- решил вдруг директор. Встал. -- Устрою твою жену. А деньги
возьми.
     -- Да без этих-то я обойдусь!.. -- запротестовал Иван. -- Бери!
     Директор засмеялся.
     -- Что? -- спросил Иван.
     -- Возьми деньги, -- велел директор. -- Откуда приеха­ли-то?
     -- С Алтая. -- Иван вышел на балкон и крикнул Нюре: -- Заходи!
     Нюра подошла ближе к балкону и спросила негромко,  но так, чтоб Иван --
на втором этаже -- слышал:
     -- Взял?
     -- Потом. Счас я иду к тебе.

     В бассейне, где били вверх струйки воды, плавали камен­ные лебеди.
     И вот вышли они к морю!..
     -- А народу-то! -- заорал Иван.
     -- Не ори, -- сказала Нюра. И засмеялась.
     Они подошли к воде... Иван скоренько разделся до тру­сов. Нюра пока  не
стала, присела пока так, на камушки.
     --  Море,  море!.. --  сказал Иван вдохновенно, оглядел, за­чарованный,
даль морскую, залитую солнцем... Подкрался  к  шаловливой  волнишке, сунул в
нее ногу и вскрикнул: -- А холодная-то!
     -- Холодная? -- испугалась Нюра.
     Иван засмеялся.
     -- Я шучу. Молоко парное!.. Раздевайся.

     И третье письмо написал Иван -- с моря. Оно начина­лось словами:

     "Здравствуйте, дорогие мои!
     Стою  на берегу моря!  Если смотреть прямо -- будет  Тур­ция.  Справа и
слева от  меня --  голые счастливые люди. Да  и  сам  я  -- в одних трусиках
щеголяю. А Нюра смеется, ду­рочка..."