| shukshin.ru / Публикации / Игорь Яркевич. Эссе «Шукшин» |
|
Игорь Яркевич Шукшин Эпоха застоя дала достаточное количество фигур «ренессансных», умеющих более-менее прилично делать практически все — сниматься в кино и снимать кино, петь, плясать, работать в разных жанрах литературы, вести активный образ жизни. Вне застоя таких фигур быть уже не может и порой о них начинаешь даже тосковать. К таким фигурам принадлежит и Шукшин — выдающееся явление советской жизни шестидесятых-семидесятых годов. Феномен Шукшина — это феномен Максима Горького, «народного писателя», «народного героя», поднявшегося с самого низа до самого верха и на аппеляции к своему народному происхождению построившим карьеру в искустве. Вероятно, из русских писателей последних десятилетий Шукшин был ближе всех к тому, чтобы войти в мифологию, стать персонажем фольклора и героем анекдотов, таким как поручик Ржевский, Чапаев или Вовочка. Российскую деревенскую литературу, одним из апостолов которой был Шукшин, всегда можно было упрекнуть за то, что она недостаточно «деревенская» и «российская». В ней слишком мало специфического русского этнографического материала, а коммунисты и масоны интересовали ее всегда больше, чем лешие и кикиморы. Мне всегда казалось, что русская деревенская проза должна быть похожа на повести нигерийского писателя Амоса Тутуолы и состоять из оживших амулетов и прочих сказочных атрибутов. Но русская деревенская проза строилась в основном на выяснении отношений с сельсоветом, и вместо языческих ритуалов в ней преобладали чисто советские и квазихристианские откровения. Немало подобных откровений есть и у Шукшина. Хотя неизвестно, был ли Шукшин знаком с творчеством Шаламова, но порой в его прозе за ухмылками придурка из райцентра и пьяной лирикой деревенского философа видишь В каждом советском писателе и в каждом активном деятеле советской культуры так или иначе, присутствовал садомазохист. И это до сих пор привлекает к советской литературе и к советской культуре. Плюс, конечно же, героическая аура. В двенадцать-тринадцать лет Шукшин был для меня любимым писателем. На фоне общей серости советской жизни он представлялся одним из немногих людей из плоти и крови, вырвавшимся на официальные подмостки литературы и кинематографа. Когда Шукшин умер, то для моего детства это была личная потеря. Кажется, я даже плакал. Наверное, если бы в год смерти Шукшина мне было бы на три-четыре года меньше, то я заставил бы своих товарищей по двору играть в шукшинских персонажей. Для законченного оформления парадигмы народного героя необходимо, чтобы последние годы его жизни совпали с последним взлетом существования в искусстве. У Шукшина так и получилось. Последний его фильм «Калина красная» стал и лучшим его фильмом, и безусловным русским шедевром. Тут одна интересная деталь. Сначала фильм состоял из трех серий, но Госкино заставил Шукшина из трехсерийного фильма сделать двухсерийный. И фильм от этого только выиграл. Так что режиссерам постсоветского кино остается только жалеть об отсутствии идеологической цензуры, которая была для режиссера не только Цербером, но также продюсером и родной мамой. И можно не удивляться, если русский кинематограф снова введет институт идеологической цензуры — в своих же собственных интересах. Влияние режиссера Шукшина сегодня ощущается значительно больше, чем писателя Шукшина. Шукшин чувствуется в одном из лучших фильмов конца восьмидесятых — во «Времени цыган» Эмира Кустурицы, а «Калина красная» — до сих пор непревзойденный образец гибрида двух моделей кинематографа: «социального боевика» и «народного кино». Но, как писатель, он все-таки не только в шестидесятых. Кроме типичных для советской либеральной литературы «исповедальности» и моралитета в его прозе есть место и жесткой энергетике, и |
|
На главную страницу |
|
|